Блуд на крови - Валентин Лавров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все вытянули головы.
Низенькая дверь за решеткой распахнулась и впустила… малорослого, тщедушного мальчика с худым и желтым лицом, с едва пробивающейся растительностью усов и бороды.
Оглашается обвинительный акт.
Мерным, спокойным голосом читает секретарь, и чем дальше читает, тем все сильнее какой-то едва уловимый ропот ужаса проносится в публике, которая, затаив дыхание, боится проронить слово».
Уверен, что даже самое пылкое воображение не сумеет предугадать причину, по которой юнец решился на лютое дело.
Тридцатого марта 1900 года, по иронии судьбы, ровно за год до начала судебного процесса, ученик выпускного 7-го класса гимназии Александр Кара отправился на уроки танцев Александра Цармана, солиста Большого театра. Известная в Москве школа помещалась на Смоленском бульваре в доме 51. Количество учеников было строго ограничено, а плата очень высокой. Доступ сюда имели дети только весьма богатых родителей.
И вот здесь будущему убийце партнершей при вальсировании досталась восемнадцатилетняя Клавдия Смирнова. Юнец по уши влюбился в новую знакомую. Можно предположить, что начинающая кокетка весьма способствовала зарождению сей страсти. Смирнова всячески заигрывала с Александром, но вольности умело допускала лишь в той дозе, в какой они были необходимы для разжигания интриги.
Юноша не пропускал ни одной репетиции. Чтобы Смирнова во время занятий была исключительно его партнершей, подарил ей золотое кольцо с дорогим изум рудом. Подарок был благосклонно принят, и несколько уроков девица танцевала только с новым знакомым. Потом, к ревностным страданиям Александра, она все чаще становилась в пару с другими. Пришлось нести новый подарок — массивный золотой браслет. И вновь они вместе кружились в вальсе, и ухажеру было даже дозволено проводить девицу до дома — без лобзаний.
Поцелуй при прощании он получил через две недели, после очередного подношения.
Читатель уже догадался, откуда гимназист брал дорогие подарки? Конечно, из сундучка, который хранился в комнате маменьки.
Маменька, нежно любившая сына, обвинила в краже кухарку и прогнала ее из дома. Потом, когда кухарка в доме уже не жила, был заподозрен в нечистоплотности племянник со стороны мужа, и ему было прямо заявлено о подозрении. Племянник разругался с родственниками и больше к ним — ни ногой. Наконец мамаша случайно уличила сыночка в очередной краже — поплакала, поругала, грозила отцу все сказать и… простила.
Сын стал ходить на воровство в родном доме, как печенеги на Русь — регулярно и беспощадно.
Мать пыталась прятать ценные вещи подальше, да разве от домашнего вора убережешься? Никакие запоры не помогут.
Тем временем события набирали силу. Смирнова после очередного богатого подарка стала приглашать ухажера домой. Ее отец за какие-то коммерческие махинации находился в тюрьме.
Однако она говорила:
— Папаша в больнице! Когда вернется домой, я спрошу его разрешения на брак.
Отец из тюрьмы вышел. Ему было запрещено жить в столицах, и пришлось уехать в городишко Боровск. Там у Смирновых был свой домишко. Девица по поводу этого переезда наврала с три короба да еще добавила:
— Папаша меня хочет отдать замуж не за тебя, за другого. К тому же твои родители никогда не дадут разрешения на наше супружество.
— Да, не дадут, — печально вздохнул Александр. — Отец желает, чтобы я учился в Коммерческом училище, что на Старой Басманной, а брак, говорит он, будет мне мешать. Молод я, дескать, пока.
— Хорошо. — Девица потупила глаза. — Мы поженимся, когда они состарятся и помрут. Я буду ждать тебя. — И добавила: — Может быть, буду ждать. Ты хоть и жадноватый, но все же мне симпатичен.
— Я — жадноватый? — подскочил Александр. — Да я…
— Что ты? Ты пока бедный. А мой жених обещал к свадьбе подарить… подарить… это, ну… бриллиантовое колье за двадцать тысяч!
— Кто он, скажи?
— Не скажу! Это семейная тайна. Пока. Во время нашего обручения узнаешь. Прекрасный юноша — богатый, красивый, знатный. И щедрый! Не такой, как другие…
— А меня ты любишь?
— Я смогу полюбить только мужа. Если ты будешь моим мужем, то полюблю — сильно-сильно. На всю жизнь.
Закручинился юноша, задумался. И мысль страшная пришла ему в голову.
На следующий день Александр отправился к ветеринарному врачу Блюму.
— Собака у нас стала какая-то дурная, так и норовит укусить. Хочу ее отравить. Пропишите стрихнин.
Удивился доктор:
— У вас хватит характера отравить животное?
Теперь удивился Александр:
— Чего ж тут сложного? В еду насыпал, она и сдохнет — вот и все дела.
— Что ж, получите рецепт, — вздохнул Блюм.
* * *
Александр решил отравить отца и мать.
Но сначала действие яда он решил попробовать на собаке. Та умирала в жутких муках. Каталась по земле, билась, жалобно выла и стонала, роняя из широко разинутой пасти кровавую пену.
— Нет, если мамаша с папашей так будут крутиться на полу, то это весьма неприятно. Сколько визгу будет! Самому можно ума лишиться. Их надо успокоить иначе.
В тот же день он спрятал в своем кабинете под стол колун: «На всякий случай!»
И колун лежал до поры до времени.
На несколько недель пришлось с родителями уехать за границу. Из Германии, Австрии, Польши Александр написал Смирновой два-три письма, вполне бессодержательных, выдававших неразвитый ум.
По приезде в Москву узнал, что Клавдия уже живет в Боровске. Жизнь, казалось, развела эту парочку навсегда. Но…
В субботу утром 13 декабря Александр Кара получил письмо из Боровска. Клавдия, видимо держа перед собой «Полный любовный письмовник», писала: «Милый мой друг, Сашенька! Не видя тебя, я вся иссохлась в горьких слезах и зеленой тоске. Поверь, что я постоянно вижу перед собой милый твой образ. Я постоянно вспоминаю то блаженное время, когда мы были вместе. Без тебя у меня нету жизни. А мой папаша хотят выдать меня, горемычную, за другого. Он щедр и богат. Не знаю, что и делать мне. Приезжай скорее, поцелуй меня в уста. Твоя до гроба, Клавдия С.».
«Надо ехать к ней! — сказал себе Александр. — Я удержу ее от свадьбы. Только надо сделать ей богатые подарки. С матерью и отцом пора кончать. Ни одна шельма на меня не подумает!»
И вот пришел трагический день — 15 декабря. Ровно в полдень Александр вместе со всей семьей обедал. Если накануне он был мрачен и молчалив, то теперь, напротив, неестественно оживлен, много говорил, пытался шутить.