Титус Гроан - Мервин Пик

– Не хватит ли, дорогая? – спросила одним поздним вечером няня, увидев, как только что вошедшая Фуксия выкладывает на кровать поросший мхом булыжник. Сквозь мох кое-где пробивались тонкие побеги папоротника и белые цветочки величиной с комара.

Фуксия не услышала вопроса, и старушка подошла поближе к кровати.

– Ты их довольно уже набрала, проказница моя, разве нет? О да, да, по-моему, довольно! Вполне уже достаточно для твоей комнаты, милочка. Какая же ты грязная, моя… Ох, бедное мое сердце, какая ты неаппетитная!

Фуксия отбросила с глаз и с шеи промокшие волосы, так что они повисли сзади, над воротником, тяжелыми, точно у черной морской травы, пучками. Затем, расстегнув после яростной борьбы пуговицу на горле, отчего рубчатая вельветовая накидка свалилась с плеч ее на пол, Фуксия ногой затолкала накидку под кровать. И лишь тут она, похоже, что в первый раз, приметила рядом с собою нянюшку Шлакк. Наклонившись, девочка свирепо поцеловала няню в лоб, оросив одежду старушки каплями дождя.

– Ах, замарашка ты неосторожная! докука непослушная! Ох, бедное мое сердце, ну как ты могла? – внезапно выйдя из себя, воскликнула госпожа Шлакк и притопнула ножкой. – Прямо на мой черный атлас, грязнуля! Плохая, мокрая! Ох, бедное мое платье! Как ты можешь бродить по такой слякоти, на таком ветру? Ты всегда была со мной недобрая. Всегда, всегда!

– Неправда, – стиснув ладони, сказала Фуксия.

Бедная старая няня расплакалась.

– Ну что такое, ну что? – спросила Фуксия.

– Не знаю. Ничего не знаю, – ответила няня. – Все такие злые со мной, откуда же мне знать?

– Тогда я уйду, – сказала Фуксия.

Нянюшка задохнулась и вздернула личико кверху.

– Уйдешь? – жалобно вскричала она. – Нет, нет, ты не должна уходить!

И тут в глазах ее вспыхнуло борющееся со страхом любопытство.

– Да и куда? – спросила она. – Куда тебе идти, дорогая?

– Подальше отсюда, в другие страны, – ответила Фуксия. – Туда, где люди, не знавшие, что я была прежде леди Фуксией, удивятся, когда я скажу им, кем я была, и станут обходиться со мной лучше и вежливее, и иногда даже выказывать мне почтение. Но я все равно буду приносить домой листья, и блестящие камушки, и грибы из леса, что бы они обо мне ни думали.

– Ты хочешь бросить меня? – произнесла няня с такой печалью, что Фуксия тут же обхватила ее крепкими руками.

– Не плачь, – сказала она. – Что толку плакать?

Нянюшка вновь подняла на нее взгляд, на этот раз полный любви, которую она питала к своей «деточке». Но даже в слабости сочувствия к ней, старушка считала себя обязанной напомнить Фуксии о своем положении в Замке и потому повторила:

– Неужели необходимо выходить из дому в такую слякотную погоду, единственная моя? Да еще и одежду рвать, ты ведь всегда ее рвешь, проказница моя дорогая. Ты уже большая, тебе полагается гулять только в погожие дни.

– Мне нравится осень, – медленно ответила Фуксия. – Вот я и хожу смотреть на нее.

– Да разве ее из окошка не видать, сокровище мое? – спросила госпожа Шлакк. – А тут тебе и тепло бы было, и потом, на что там смотреть, не знаю, да где уж мне, я всего-навсего глупая старуха.

– Я знаю, что мне нужно, так что не беспокойся, – сказала Фуксия. – Я кое-что ищу.

– Своенравница ты, вот кто, – немного брюзгливо откликнулась госпожа Шлакк, – а я, между прочим, понимаю гораздо больше, чем ты думаешь. Да, и во всем, но погоди, я тебе сейчас чаю приготовлю. Будешь пить его у огня, а я принесу малыша, он, верно, уже проснулся. О, господи! Сколько всего переделать надо! Ох, слабое мое сердце, долго ли я еще протяну, не знаю!

Глаза ее, следуя за взглядом Фуксии, воротились к булыжнику, вокруг которого расползлось по лоскутному одеялу мокрое пятно.

– Это ужас, что ты за грязнуля, – воскликнула старушка. – Ну, зачем тебе этот камень? На что он, дорогая? Какой от него прок? Ты меня никогда не слушаешься. Никогда. И совсем не становишься большой, как я тебе велела. А мне и помочь теперь некому. Кида ушла, вся работа на мне.

И госпожа Шлакк вытерла глаза тыльной стороною ладошки.

– Да сними же ты мокрую одежду, а то я тебе ничего не принесу, и эти грязные, промокшие башмаки тоже сними!..

Повозившись немного с дверной ручкой, госпожа Шлакк открыла дверь и зашаркала по коридору, прижимая руку к груди.

Фуксия вылезла из башмаков – не расшнуровывая, а носком одной ноги придавливая к полу каблук другой и так вытаскивая ступню. Госпожа Шлакк успела разжечь жаркий огонь, и Фуксия, стянув платье, вытерла им мокрую голову. Затем, завернувшись в теплое одеяло, она рухнула в пододвинутое к камину низкое кресло и, купаясь в привычной ласке тепла, отсутствующим взглядом уставилась из-под полуопущенных век на языки пламени.

Когда госпожа Шлакк вернулась с подносом, нагруженным чаем, поджаренными пшеничными лепешками, хлебом с коринками, маслом, яйцами и баночкой меда, Фуксия уже спала.

Поставив поднос на полку над очагом, старушка на цыпочках добралась до двери и исчезла – чтобы вновь появиться с крошечным Титусом на руках. Младенец был обернут в белый покров, подчеркивающий теплые тона его личика. Почти лысый при рождении, теперь, хоть прошло всего лишь два месяца, он обзавелся копной волос, таких же темных, как у сестры.

Госпожа Шлакк опустилась с Титусом в кресло напротив Фуксии и слепенько вглядывалась в нее, размышляя, что же теперь делать – разбудить ли девочку или пусть себе поспит, а там можно будет приготовить чай заново. «Так ведь и лепешки остынут, – говорила она себе. – Ох, сколько мне с ней мороки». Однако затруднение ее разрешил отрывистый удар в дверь, нанесенный костяшками чьей-то руки, удар, от которого она, прижав к груди Титуса, испуганно вскинулась, а Фуксия проснулась.

– Кто там? – крикнула госпожа Шлакк. – Кто там?

– Флэй, – ответил голос слуги лорда Сепулькревия. Дверь приоткрылась на несколько дюймов и в самом верху образовавшейся щели показалось костлявое лицо.

– Ну? Ну? Ну? – с каждым словом дергая головой, спросила Нянюшка. – Что такое?

Фуксия обернулась, взгляд ее прополз вверх по щели, пока не уткнулся в лицо, наводящее на мысли о мертвеце.

– А почему ты внутрь не заходишь? – спросила она.

– Не зван, – без выражения ответил Флэй. Он подошел к сидящим, хрустя при каждом шаге коленями. Взгляд его переместился с Фуксии на госпожу Шлакк, с госпожи Шлакк на Титуса, а с Титуса на чайный поднос, на коем и задержался немного, прежде чем вернуться к закутавшейся в одеяло Фуксии. При этом Флэй обнаружил, что Фуксия по-прежнему смотрит на него, отчего правая его ладонь, ни дать, ни взять – пятерка затупившихся когтей, – сама собою поехала вверх, чтобы поскрести далеко выступивший на затылке костный нарост.