Бриллианты для диктатуры пролетариата - Юлиан Семенов

— Тьфу! — сказал Никандров. — Тьфу! Да никогда не кончится литература! Никогда! Противно слушать. Все вроде бы рядом с правдой, а ложь! Как может кончиться наша литература, коли она всегда страдала народными страданиями?!

— Браво! Именно это я и хотел от вас услышать. Жить страданием народа — значит быть внутренне честным, да?

— Именно.

Исаев подошел вплотную к Никандрову и сказал:

— Вы убеждены, что имеете право говорить о честности литератора после того, как вас подсадили ко мне? — Он не давал Никандрову опомниться. — Что он вам велел сделать? С кем вы должны повидаться на прогулке?!

— Вы говорили со мной, зная обо всем?

— Догадывался.

— Значит, вы… Значит, вы играли со мной?

— Это Неуманн играет с вами. А для меня вы были, есть и останетесь Никандровым, — грустно сказал Исаев. — Если устали — можете полежать десять минут. Проклятая российская черта — сострадать… На Западе враг есть враг. А мы и во враге, злодее, колупаемся. А то, что российская литература никогда не кончится, — об этом спору нет, это я дразнил вас… Скоро вас на прогулку выдернут… Там к вам, наверное, кого-то подсунут, будет вам «товарищ» говорить и просить мне весточку передать. Это их человек… Скажите, завтра возьмете… И Неуманну об этом доложитесь.

Никандров вздохнул:

— Никогда не думал, что это такое счастье: говорить — пусть даже с врагом — на хорошем русском!

— А вы поверили Неуманну, что я враг?

— Коли вы из ЧК, так кто ж вы мне? Друг, что ли?

— Ну, а если я — офицер Колчака, тогда кто я вам?

— Тогда — знакомый.

«Наркомвнешторг, Лежаве.[26]Вчера в посольстве для встречи с совторгпредом приехал глава ювелирного концерна Маршан. Он заявил, что после того, как его представителя посетил русский оценщик бриллиантов, коего он знает по прежним операциям, его концерн готов вступить с нами в деловые отношения. Смысл внесенного Маршаном предложения заключается в том, чтобы Пожамчи отобрал и привез в Ревель драгоценности — из реестра уникальных. “Пожамчи должен подобрать для нашего концерна те бриллианты и сапфиры, которые позволят мне, несмотря на риск, предложить вам продукты питания: хлеб, масло, растительные жиры и мясо, некоторые промышленные товары. Вы должны понимать, что все ювелиры мира бойкотируют вас, однако я иду на риск, учитывая наши взаимные перспективные интересы”.

На предложение купить драгоценности Маршан ответил отказом, мотивируя это тем, что он не может нарушить корпоративного договора — бойкотировать наши драгоценности на мировой бриллиантовой бирже. На мой вопрос, каким образом, в таком случае, он сможет поставить нам продукты питания и как мы обозначим идентичность стоимости, Маршан ответил, что это все будет решено в Ревеле после того, как он посмотрит бриллианты, подобранные Пожамчи. “Ни с одним из ваших оценщиков я дел иметь не стану, ибо Пожамчи выдающийся спец в этой области и пользуется большим авторитетом на Антверпенской бирже драгоценностей”. Он сказал также, что продукты и промышленные товары, которые он может нам предложить, будут куплены им через вторых и третьих людей в Швеции. Прошу решить вопрос об откомандировании Пожамчи с бриллиантами в Ревель для закупки продуктов питания.

Шорохов».

«НКФин. Замнаркома т. Альскому

Уважаемый товарищ Альский!

Прошу вас запросить в Гохране характеристику на Н. М. Пожамчи, с тем чтобы — в случае положительной оценки его работы — использовать его по линии НКВнешторга. Продолжающиеся срывы наших переговоров с французскими и голландскими, а также английскими фирмами; острая необходимость в получении оборотных средств для закупок в Швеции и Германии паровозов, плугов и оборудования для строящихся электростанций выдвигают этот вопрос в число первостепенных.

С товарищеским приветом замнаркомвнешторг

Лежава».

Телефонограмма Лежаве от Альского (НКФин).

«Характеристика на Пожамчи есть в его личном деле, находящемся у вас, так как он уже командировался в Ревель».

«В управление кадрами. Прошу оформить выезд в Ревель Н.М. Пожамчи по линии нашего наркомата.

Лежава».

Бокий доложил Дзержинскому о провале Всеволода Владимирова через десять минут после того, как получил сообщение Романа.

Дзержинский молча расхаживал по кабинету, отпивая чай из высокого тонкого стакана. Он любил Всеволода, как, впрочем, и все те, с кем Всеволод работал. Правда, Василий Морковец, которого все знали как несколько суховатого, но знающего человека, постоянно подчеркивавшего свое батрацкое происхождение, испытывал к Владимирову чувство неприязни, которую не считал нужным скрывать.

— Почему вы не любите его? — спросил как-то Бокий.

Израненное лицо Морковца перетянуло гримасой удивления:

— А какое все это имеет отношение к работе?

— Прямое.

— Знаете, я с пацанства терпеть не мог любимчиков, а Владимиров ко всем влез; изящен, спору нет, умен… Не люблю я тех, кто со всеми норовит быть товарищем.

— Смотреть исподлобья лучше?

— У вас есть какие-нибудь конкретные пожелания, Глеб Иванович? Я готов их выполнить…

Бокий разговора продолжать не стал, но при встрече с Дзержинским заметил:

— Мне делается страшновато, когда я вижу, как Морковец растет у себя в управлении. Недобрый он человек.

— Работник неплохой, — пожал плечами Дзержинский, — если будет заноситься — одергивайте. Хватка у него мертвая, такие тоже нужны. Его отношение к Всеволоду понятно: посредственность обычно противостоит талантливости и не очень-то ее жалует…

…И сейчас, молча расхаживая по кабинету, Дзержинский отчего-то все время возвращался к этому разговору с Бокием, который был у них давно, с год назад, если не больше.

— Брать его из госпиталя, — говорил Дзержинский, — дело рискованное. Они уберут его, как только почувствуют опасность. Кто из эстонских разведчиков у вас арестован? Серьезные люди есть?

— Пока говорить трудно. Но, по-моему, серьезных людей нет… Спекулянты…

— Видимо, Всеволода обыграли немцы… Либо они поняли, что потеряли шифровальщицу, либо в связи с этим же делом Всеволод засветился… Оленецкую взяли?

— Да. Сегодня на границе.

— Козловской пока не говорите, не надо травмировать. Я ее, помнится, знал: баба взбалмошная, но честная… Что Оленецкая?

— Призналась, что работала на Нолмара. Больше ничего не говорит.

— Скажет… Дня через два побеседуйте, только осторожно, с Козловской… Она служит по ведомству Рабкрина?