Потрясающие приключения Кавалера и Клея - Майкл Шейбон

После он так и не понял, отчего не услышал, как Карл Эблинг входит в здание, взбирается по лестнице и крутит взломанную ручку двери, – то ли слишком глубоко задумался, то ли Эблинг чересчур легко ступал, а может, хозяин конторы почуял вторжение и понадеялся застать пришельца врасплох. Так или иначе, скрипнули дверные петли, и лишь тогда Джо поднял голову и узрел постаревший, одутловатый портрет Франшо Тоуна – слабый подбородок еще слабее, залысины подползли ближе к макушке. В потертой застегнутой серой парке, Эблинг стоял в дверях Арийско-американской лиги. С толстой черной дубинкой в руках.

– Вы кто такой? – Акцент – не изысканная тягучая речь Тоуна, а что-то более или менее местное. – Вы как сюда попали?

– Моя фамилия Мэйфлауэр, – сказал Джо. – Том Мэйфлауэр.

– Как? Мэйфлауэр? Это же…

Его глаза нашарили толстую папку «Империи комиксов». Рот распахнулся, потом захлопнулся.

Джо закрыл папку и медленно поднялся. Не отводя взгляда от рук Эблинга, боком пошел вокруг стола.

– Я уже ухожу, – сказал Джо.

Эблинг кивнул и сощурился. Был он хрупкий, даже какой-то чахоточный, лет под сорок или за сорок, бледный и веснушчатый. Он моргал и все время сглатывал. Джо сделал ставку на то, что принял за природную нерешительность, и кинулся к двери. Эблинг заехал ему по затылку дубиной. Череп прозвенел медным колоколом, колени подогнулись, и Эблинг заехал ему снова. Джо уцепился за косяк, развернулся, и следующий удар пришелся ему в подбородок. Боль смыла остатки стыда и сожалений, что мутили разум; в сердце забил мощный родник гнева. Джо ринулся на Эблинга, перехватил руку с дубинкой и дернул так, что хрустнул сустав. Эблинг заорал, а Джо, не отпуская руки, с размаху швырнул его в стену. Эблинг грохнулся головой об угол шкафа, где прежде громоздилась нацистская литература, и пустой парой штанов осел на пол.

После первой своей победы Джо надеялся – и на всю жизнь запомнил эту дикую злую надежду, – что недруг мертв. Он стоял над Эблингом, тяжело дыша и сглатывая, слушая звон в ушах, и силой воли призывал изуродованную душу врага покинуть тело. Но нет – хрупкую тушку американского нациста шевелило дыхание. Джо посмотрел на эти непроизвольные кроличьи вздроги, и поток гнева иссяк. Джо вернулся к столу, взял свой пиджак, сигареты и спички. Уже собрался уходить, но тут взгляд упал на папку «Империи комиксов» – из-за верхнего края выглядывал уголок меморандума. Джо открыл папку, вынул меморандум из-под скрепки и перевернул. На обороте последнего листа он механическим карандашом набросал Эскаписта в стандартной плакатной позе: Мастер Побегов улыбался, раскинув руки, на запястьях болтались разъединенные браслеты наручников.

«Моему приятелю Карлу Эблингу, – написал Джо внизу крупной, бодрой американской скорописью. – Всяческих удач, Эскапист».

В три часа с минутами, днем в пятницу 25 октября 1940 года (что подтверждается его личным дневником и его же заявлением в полицию), Джеймс Хауорт Лав, мажоритарный акционер и председатель совета директоров фабрики «Онеонта», сидел с Альфредом Э. Смитом, пожизненным президентом корпорации «Эмпайр-стейт-билдинг», в захламленном сувенирами кабинете этого последнего на тридцать втором этаже высочайшего здания в мире, и тут управляющий здания вошел, «пепельно-бледный и вытаращенный – как выразился промышленник, для личного пользования излагая события дня, – будто ему вот-вот станет дурно». Опасливо покосившись на Лава, упомянутый управляющий, Чейпин Л. Браун, сообщил начальнику, что внизу, на двадцать пятом, случилась закавыка.

Альфред Эмануэл Смит – побитый Гербертом Гувером в гонке 1928 года за место в Белом доме – выступал политическим союзником и деловым партнером Лава еще со времен своего губернаторства в Нью-Йорке. Собственно говоря, в тот день Лав явился к Смиту с предложением номинально возглавить синдикат, который надеялся возродить старую мечту Густава Линденталя – построить мост через Гудзон, восьмисот футов в высоту и двухсот в ширину, у Пятьдесят седьмой улицы; подъезд к восточной оконечности планировалось расположить на крупном участке Уэст-Сайда, который как раз недавно достался Лаву. Смит и Лав вовсе не были друг другу конфидентами – насколько понимал Смит, Джеймс Лав обходился без конфидентов, – но сдержанность, даже скрытность текстильного магната практически вошла в легенды: он никогда не болтал лишнего и тем прославился. Доверительно кивнув на гостя – подразумевая тем самым, что в благоразумии и здравомыслии мистера Лава совершенно убежден, – Смит порекомендовал Брауну, пожалуй, не чиниться и выкладывать как есть. Браун в ответ кивнул мистеру Лаву, подбоченился, будто подпирая сам себя, и испустил краткий вздох, коему надлежало, видимо, выразить недоумение пополам с негодованием.

– У нас, может быть, в здании бомба, – объявил он.

В три часа, поведал он затем, человек, который, по его собственным словам, представляет организацию американских нацистов – Браун произносил «надцистов», – позвонил и фальшивым баритоном, глухо, сквозь носовой платок на микрофоне, сообщил, что где-то в помещениях обитателей двадцать пятого этажа им спрятано мощное взрывное устройство. Бомба, утверждал звонивший, детонирует в три тридцать, поубивает всех в округе и, вероятно, повредит самую ткань достославного здания.

Давая показания в полиции, мистер Лав сообщил, что его честь воспринял весть так же серьезно, как ее изложили, хотя, как отмечал промышленник в дневнике, оттенок этого румяного лица не осветлили бы бледностью никакие страхи.

– М’Нотону звонили? – спросил Смит.

Лицо бесстрастно, скрипучий голос тих, однако слегка придушен, будто Смит давил в себе гнев, а карие глаза, обычно отдававшие печалью, как это водится за весельчаками, выпучились на брыластой физиономии престарелого дитяти. Капитан М’Нотон был капитаном частной пожарной команды здания. Браун кивнул.

– Харли?

Так звали капитана частного полицейского подразделения Эмпайр-стейт. Браун снова кивнул.

– Они эвакуируют этаж, – прибавил он. – Там сейчас ребята М’Нотона, ищут эту хренотень.

– Свяжись с Харли и скажи, что я спускаюсь, – велел Смит.

Он уже вскочил и огибал стол по пути к двери. Смит родился в Нижнем Ист-Сайде – крутой пацан из бывшего Четвертого района, и к зданию, человеческим символом коего выступал в глазах Нью-Йорка и всей страны, питал весьма собственнические чувства. Выходя, он разок оглянулся на кабинет – будто на случай, подумал Лав, если больше никогда не увидит. Кабинет, точно древний чердак, был забит трофеями и сувенирами карьеры, что довела Смита почти до Вашингтона, но в итоге оставила править в этом (по большей части) весьма гармоничном поднебесном королевстве. Смит вздохнул. Сегодня начинались последние выходные великолепного двухлетнего приключения под названием Нью-Йоркская всемирная выставка, чья официальная штаб-квартира располагалась в Эмпайр-стейт-билдинг, и на вечер был запланирован роскошный банкет в обеденном зале клуба «Эмпайр-стейт» на двадцать первом этаже. Как бы то ни было, портить роскошный банкет Смиту совсем не улыбалось. Он с сожалением покачал головой. Затем, нахлобучив на голову свой достославный котелок, он взял гостя под локоть и вывел в лифтовый холл. Этаж обслуживали десять лифтов: все местные пассажирские, ездили между двадцать пятым и сорок первым.