Три прыжка Ван Луня - Альфред Деблин

«Никто и не жалуется. Мы в наставлениях не нуждаемся. Мы нуждаемся в защите. Если великий чэн-по со своими монахами не найдет для нас места в монастыре, то великому чэн-по с его монахами самим придется покинуть монастырь. Всего на пару недель. Пока наше положение не улучшится. Для нас, преследуемых, нет выбора. Это честный ответ. И для чэн-по тоже нет выбора: если он не хочет через два дня запятнать себя нашей кровью и потом до конца жизни оплакивать свои будущие мерзкие рождения. Будучи обремененным множеством погубленных душ, которые он мог спасти, но не спас».

Ма Ноу и пять его братьев ждали ответа в одной из комнат первого этажа; впервые за долгое время они пили хороший горячий чай из расписных чашечек. Сверху доносились отдельные бессвязные возгласы настоятеля и его заместителя. После часового совещания настоятель снова позвал их наверх. Он побледнел, но все еще сжимал в руке богато изукрашенный черный молитвенный жезл; рядом с ним стоял его заместитель — седой человек с проницательным взглядом и монгольскими чертами лица. Проникновенно и мягко настоятель попросил Ма Ноу, чтобы тот бережно обращался с монастырем и всеми его сокровищами; и чтобы послал к нему, настоятелю, гонца в маленький монастырь по ту сторону реки — сообщить, что опасность миновала и гости собираются уходить. Он, настоятель, уже помолился Амитабе: дабы тот спас души несчастных преследуемых.

Ма твердым шагом пересек двор, кишащий возбужденными монахами. Ворота открылись; снаружи его окружили свои. Потом раздались крики ликования, мгновенно, как пожар, охватившего всю толпу.

Когда горячее солнце стояло точно в зените, мощные створки больших ворот распахнулись. И можно было видеть, как из многих дворов стекаются монахи, выстраиваются в одну колонну, возятся с лежащими на земле вещами. Исход чэн-по со всеми его монахами начался. Людская масса перед воротами расступилась.

Священнослужители, высочайшее благо мира, явились среди бедняков, которые на свой дилетантский лад стремились достичь — гораздо более кратким и горестным путем — Небес Блаженства. Впереди шли молодые послушники, с пустыми руками и без головных уборов: бэн-дэ, узнаваемые по круглым бритым головам с маленьким пучком волос на затылке.

За ними, по пятеро в ряд, — монахи в длинных, до лодыжек, коричневых рясах; у многих от левого плеча до правого бедра спускались красные перевязи священнослужителей; некоторые были в широких желтых накидках, оставляющих обнаженным правое плечо. Все — в черных четырехугольных шапочках. Бормотание. По двое несли они красные корзины с молитвенными надписями. И последними, в паланкинах, двигались священнослужители всех уровней посвящения, среди них, в желтым паланкине, — чэн-по. Между паланкинами шагали ученики, державшие в руках подушки, на которых покоились части алтаря и Семь Сокровищ[141], искусно вырезанные или отлитые из металла фигурки животных — слона, золотой рыбы, лошади; а также серебряные жертвенные чаши, блюда, кувшины, металлические зеркала, священные символы пяти эмоций[142]. На крытой повозке везли всеобъемлющую книгу, именуемую Великой Матерью Мудрости: двенадцать тяжелых томов, страницы которых помещались между деревянными дощечками[143]. Перед паланкином чэн-по и по сторонам от него монахи время от времени ударяли в гонг и дудели в громадные трубы, концы которых опирались на плечи шедших впереди.

На широких носилках покачивались статуи великих богов; не прикрытые покрывалами безмятежные лица смотрели сверху на возбужденных людей, терпеливо переносили свежее дыхание озера. Там сидел на лотосовом троне Будда Лазуритового Света[144]; в правой руке держал ветвь мистического золото-цветного миробалана; его сопровождали два будды с львиными голосами[145], с драгоценными украшениями на головах. Ужасное изображение Благой Богини, резвящейся в море крови, вынырнуло из тьмы кумирни и увидело теплый светлый день; три ее мечущих молнии ока, ее пылающие брови оказались бессильными против столь же горячего солнечного света, который ничуть не уменьшал свою силу, когда скользил по обрамленному змеями лицу. Замыкал шествие привратник, с трудом тащивший свое хилое тело; пробормотав, задыхаясь, какую-то мрачную молитву, он передал Ма Ноу бесформенный замок от ворот.

Звуки труб еще доносились с правой стороны озера; время от времени раздавался удар гонга. А странная толпа «расколотых дынь» уже хлынула, ликуя и плача, на опустевшие дворы: покрытые грязью мужчины, запачканные кровью раненые, девушки в пестрых халатах, с засохшими цветами в спутанных волосах, певички, смеющиеся от страха, что-то лепечущие слепцы и калеки. Они набивались во дворы, в кумирни, в молитвенные залы, покинутые небесными богами, — заполняя все закоулки и помещения, до самых расписных потолков, своей бедой.

ОНИ ОБУСТРАИВАЛИСЬ

в монастыре. Пока бывшие ремесленники дивились высоте и надежности кирпичных стен, калеки и раненые отдыхали на красных диванах в молитвенном зале, а сестры, притащив из закромов бобы и просо, готовили еду в еще не успевших остыть котлах, Ма Ноу и его помощники сидели в горнице чэн-по, думали, что делать дальше. И обменивались смущенными взглядами: теперь они обрели и богатство, и покой; но что-то было не так. Они в своих промокших одеждах сидели в ухоженном и изукрашенном доме; на деревянном полу от их башмаков и капающей с халатов воды образовались грязные лужицы. Резкий удушливый запах распространялся от сырой материи, ударял им в нос; глаза слезились. Самый молодой и серьезный, Лю, вздохнул и спросил: «Не лучше ли нам спуститься, поставить палатки на дворе?»

Ма Ноу пошел с ними; он не ответил ни «да», ни «нет». Метафизические рассуждения былых времен все еще витали в низких обшитых деревом коридорах. Здесь никогда не велись беседы о голоде или смертоносных ударах; древесина этого дома напиталась другими мыслями — о сотворении и уничтожении мира. Друзья Ма Ноу не улавливали особых свойств здешнего воздуха. Но сам Ма, следовавший за ними, дышал с ощущением скованности; его волновали эти комнаты и коридоры, как если бы они были наполнены маленькими духами, выкрикивавшими всякие колкости. Он безучастно терпел чужую болтовню. Внизу на дворе люди сколачивали из досок хижины, разбивали палатки, чтобы не селиться в храмовых залах. Ма же медленно побрел обратно к горнице чэн-по, не мог от нее оторваться. Оставшись один в большом опустевшем здании, он — в келье чэн-по — сел на пол перед алтарем, на котором уже не было будд, поднял и стал перебирать четки, лежавшие рядом с молитвенным ковриком, считал бусины. Затхлый запах одежд не совсем заглушил слабый аромат благовоний. «Ма Ноу, монах с острова Путо, опять в монастыре», — сказал Ма вслух. Он чувствовал себя отдохнувшим, хотел продлить это приятное ощущение. Бывший монах в запачканной одежде сидел в монастыре — и не стыдился, и ничего не боялся. Крики убиваемых по-прежнему звучали в его ушах. Он перевел дух, вспомнил, что сам пока жив; четки, статуи, драгоценные части алтаря, сокровища — не важно, что монахи все это забрали с собой; главное, что ты сам живешь, дышишь, еще способен прийти в себя. И слонов они унесли, и символы пяти эмоций; Ма скривил лицо в насмешливую гримасу: это все фальшиво, этим ничего не достигнешь. Нужен новый метод, другой путь! Звон колокольчиков, благовонные каждения, молитвы… Послушали бы они, как визжали бедные сестры! Они — буддийские монахи — имеют дело с серыми от старости животными, с заблудившимися мыслями чужой земли. Все священные горы, все монастырские комплексы пребывают на земле без всякой пользы; хрипение одного умирающего могло бы их опрокинуть. С каким внушительным видом стоял здесь чэн-по, а теперь его отнесли в паланкине в жалкую кумирню, тогда как Ма Ноу, беглый монах и отшельник с перевала Наньгу, занял его место и недобро смеется, глядя на пустой алтарь: боги при его появлении пустились в бега. Что такое монастыри? Прибежища, в которых люди предаются пустым мечтаниям и сбиваются с истинного пути. Только стены здесь хороши; и крыши тоже. Они защищают от дождей и ночных бурь; они преграждают дорогу злым духам; и даже сама зима бессильно опускается на корточки у закрытых ворот.