Девять жизней Дьюи. Наследники кота из библиотеки, который потряс весь мир - Вики Майрон

– Да, и нашла свои чулки.

– Мя-мя-мяу!

– Нет, у меня есть туфли, только они мне велики.

Иногда я потихоньку от мамы проносила Маршмэллоу к себе в спальню. Моя неряшливость в обращении с одеждой сказывалась и на состоянии моей комнаты, которую домашние и даже близкие друзья нашей семьи называли свинарником. Чтобы вам было понятно, скажу коротко: в ней буквально некуда было ступить. Маршмэллоу терпеть не мог ходить по этой свалке из игрушек, тетрадей, учебников и одежды и предпочитал как можно быстрее забраться ко мне на плечо, откуда с явно брезгливым выражением мордочки – у него даже усы подергивались – посматривал вниз. Главным для него препятствием оказывалась моя кровать с сиреневым покрывалом, по которой ему приходилось пройти, чтобы добраться до меня. Это покрывало выводило кота из себя, потому что его когти цеплялись за ткань. Он шел по нему, как человек переходит лужу, полную еще не застывшей жвачки, – медленно переставлял лапку за лапкой, каждый раз ожесточенно выдергивая когти из этой мерзкой ткани, чтобы сделать очередной шаг. Но хотя путь до меня стоил ему таких трудов и нервов, он оставался в комнате не больше десяти минут, после чего отправлялся в обратный путь по минному полю моего покрывала и мяукал, чтобы его выпустили. Впрочем, нам обоим больше нравилось возиться в нашем «лесу» с разными жуками и червяками, чем торчать в моей захламленной комнате.

К третьему лету Маршмэллоу достиг своего расцвета. Помните того слабенького и робкого котенка, который нарочито медленно съезжал по длинному настилу на пол? Так вот, забудьте его, потому что он совершенно преобразился! Маршмэллоу стал огромным взрослым котом. Мы с ним по-прежнему гуляли в лесу или на заднем дворе, и я показывала ему найденных или пойманных насекомых, но теперь у него появились свои, особые интересы. Раз в несколько дней Маршмэллоу поднимался по лесенке на крыльцо и настойчиво мяукал, пока я не выходила к нему. И там, у его лапок, лежала либо искалеченная белка, либо птица, либо крольчонок. Но я понимала, что Маршмэллоу убивал их не из злобы, а просто следовал врожденному инстинкту и совершенствовал навыки охоты. Поэтому я на него не сердилась.

Но наш сосед, охотник на уток, видимо, этого не понимал. Однажды он, в полном охотничьем снаряжении и с ружьем, подошел ко мне и Маршмэллоу и указал на дерево в его дворе, где вверху темнело птичье гнездо.

– Предупреждаю, что, если твой кот убьет хоть одного из моих кардиналов, я застрелю его, потому что это очень красивые птицы!

И это говорил человек, который вешал кормушку для птиц на дерево у самого нашего забора, причем на самую нижнюю ветку, прямо рядом с кустами, где прятался Маршмэллоу! Как будто специально, чтобы соблазнить кота! Да это была не кормушка, а западня для его любимых птиц!

Поэтому я уперла руки в бока, выпятила нижнюю губу и дерзко заявила:

– А есви вы убьете хоть одну утку, я заствевю вас, потому что они тоже очень квасивые!

Чем мог ответить этот бедолага на праведный гнев картавой пятиклассницы, заядлой кошатницы? Он только смерил взглядом грязную девчонку с таким же грязным котом и, покачивая головой, вернулся к себе.

Примерно через неделю Маршмэллоу поймал на поле для гольфа утку, свернул ей шею и принес к нам на крыльцо в качестве роскошного трофея. Я не стала его ругать, потому что так его любила, что легко простила ему даже убийство утки.

Нечего и говорить, что моя сестра, красавица и модница, не находила ничего симпатичного в грязном убийце Маршмэллоу. Как и мама, она не любила животных и предпочитала наряды и украшения нелепой охоте за червями и птицами. Но должна отдать ей должное – не питая к моему коту сильной симпатии, она, однако, не просто мирилась с его присутствием, а даже проявляла о нем заботу. Иногда она даже его похваливала. Видя нашу крепкую дружбу, она радовалась за меня, хотя сама не испытывала нужды в общении с животным.

– Эй, Кристи, – говорила она, – твой кот опять у окна, я слышу, как он мяукает. Может, он голодный?

Я была в седьмом классе, когда мы начали с ней драться, в полном смысле этого слова. Каждый день между нами вспыхивали ссоры, и мы орали друг на друга – при открытых окнах, так что все соседи слышали наши вопли. Мы колотили друг дружку щипцами для завивки и феном, после чего на лбу появлялись пятна от ожогов, а на руках синяки. После драки мы стояли рядом перед зеркалом, приводили себя, насколько это было можно, в порядок, и она говорила, скривив губы:

– Ты ведешь себя просто отвратительно!

– Нет, это ты ведешь себя отвратительно! – четко отвечала я, поскольку уже преодолела проблемы с буквами. – Это ты отвратительная, а не я.

– Нет, не я, и ты это отлично знаешь.

«Мяу!» – слышался голос Маршмэллоу, затем он ударял по москитной сетке – просился в мою спальню. С тех пор прошло много лет, но я все равно не могу смотреть без волнения на старую сетку, затягивающую окно моей бывшей спальни. Эта сетка со следами когтей Маршмэллоу напоминает мне о юности.

– Мяу! Мя-яу!

– Я знаю, что она дура!

– Мя-мя-мяу!

– Ты прав, я выгляжу просто прекрасно.

– Мяу! – восклицает Маршмэллоу и вспрыгивает ко мне на колени. Не знаю, как ваши кошки, но он начинал урчать и топтаться у меня на коленях, впиваясь ногтями. Было немножко больно, но вместе с тем приятно.

– Да, малыш, ты прав, таким тоном ни с кем нельзя разговаривать.

– М-мя, м-мяу!!

– Да, Маршмэллоу, я тоже слышу. Им нужно просто развестись, и тогда эти ссоры закончатся.

Наверное, странно, что я вот так доверялась своему коту, так нуждалась в его обществе, успокаивалась под его мурлыканье, иногда напоминающее тарахтение мотора. Но, видите ли, Маршмэллоу был моим главным защитником и опорой. Он внимательно меня выслушивал, говорил, что я симпатичная, и всячески меня ободрял.

А неприятностей у меня было хоть отбавляй.

В своем шестом классе я была самой рослой среди девочек.

В седьмом классе старшие девочки украли из моего шкафчика новые джинсы, которыми я так гордилась, майку и туфли.

Эти же девчонки прижимали меня в коридоре к стенке и запрещали разговаривать с каким-то мальчиком, который им нравился. Это продолжалось до тех пор, пока моя старшая сестра не выследила их и не заявила, что если они посмеют тронуть меня хоть пальцем, то она задаст им перцу.

Сестра могла бить меня щипцами для завивки, могла кричать и всячески обзывать, но она любила меня, и я это всегда знала. Мы выплескивали в драках свою тревогу и нервное возбуждение: родители постоянно ссорились из-за выпивок папы. Кажется, начиная с десяти лет я стала делать уроки в гостиной, до полуночи дожидаясь, когда вернется мой пьяный папа. Мама встречала его возмущенными упреками, а я ухаживала за ним и укладывала спать. Келли… она предоставила эти заботы младшей сестре. Но она тоже утешала меня, правда не так, как Маршмэллоу.