Что нельзя купить за деньги. Моральные ограничения свободного рынка - Майкл Сэндел

Пока большинство рейтинговых агентств предпочитает по крайней мере сохранять настороженность, но одно из них считает возможным минимизировать риски при создании облигаций на основе прижизненных расчетов. Аналогично разделению ипотечных ценных бумаг на транши, характеризующиеся различной степенью риска, при создании ценных бумаг на основе прижизненных расчетов страховые полисы можно было бы ранжировать «по заболеваниям застрахованных лиц – лейкемии, раку легких, болезням сердца, раку молочной железы, сахарному диабету, болезни Альцгеймера». Облигации, созданные на основе такого диверсифицированного по заболеваниям портфеля полисов, позволят инвесторам спокойно отдыхать в ожидании прибыли, поскольку открытие лекарства от одной конкретной болезни не приведет к обвалу цен сразу на все облигации[273].

Гигант страховой индустрии, корпорация AIG, чьи сложные финансовые сделки поспособствовали возникновению финансового кризиса 2008 года, тоже проявила интерес к этим ценным бумагам. Будучи страховой компанией, AIG выступает против бизнеса прижизненных расчетов и неоднократно сталкивалась с его представителями в суде. Тем не менее корпорация по-тихому скупила полисы прижизненных расчетов на сумму 18 млрд долларов, притом что полный объем рынка этих инструментов в настоящее время составляет 45 млрд долларов, и теперь надеется «упаковать» их в ценные бумаги и продавать в виде облигаций[274].

Как можно определить статус смертельных облигаций с моральной точки зрения? В некотором смысле они сопоставимы со ставками на чужую смерть, которые и лежат в их основе. Если заключать пари на жизнь человека и получать прибыль за счет его смерти аморально, значит, то же самое можно сказать и о смертельных облигациях, равно как и о других рассмотренных нами порочных практиках – страховании подсобных рабочих, виатикальных сделках, смертельных тотализаторах и других видах чистых спекуляций на страховании жизни. Можно было бы утверждать, что такие характеристики смертельных облигаций, как анонимность и абстрактность, до некоторой степени уменьшают их разрушительное воздействие на наши моральные чувства. Поскольку при создании смертельных облигаций полисы страхования жизни объединяются в огромные пакеты, а затем нарезаются ломтиками и продаются пенсионным и другим инвестиционным фондам, ни один инвестор не имеет финансовой заинтересованности в смерти конкретного человека. Но правда и то, что цены смертельных облигаций неизбежно будут падать в том случае, если национальная политика в области здравоохранения, введение экологических стандартов, улучшение питания и поддержание здорового образа жизни приведут к укреплению здоровья граждан и увеличению продолжительности жизни. Конечно, игра против такого общественного блага выглядит несколько менее отвратительно, чем подсчет дней, оставшихся до смерти больного СПИДом из Нью-Йорка или владельца ранчо в Айдахо. Или все-таки нет?

Иногда мы смиряемся с аморальным характером рыночных явлений ради порождаемого ими общественного блага. Страхование жизни изначально являлось примером такого компромисса. Необходимость защиты от финансовых рисков семей, преждевременно потерявших кормильца, и предприятий, лишившихся своего топ-менеджера, за прошедшие два века привела общество к вынужденному согласию с тем, что людям, заинтересованным в продолжении жизни конкретного человека, должно быть разрешено сделать ставку и на его смерть. Но преодоление спекулятивного искушения оказалось трудной задачей.

Сегодняшний массовый рынок финансовых инструментов, основанных на человеческой жизни и смерти, указывает на то, что все недюжинные усилия, направленные на отделение страхования от азартных игр, пошли прахом. Подготовка банкиров с Уолл-стрит к торговле смертельными облигациями возвращает нас в морально разнузданную атмосферу кофейни Ллойда в Лондоне, только теперь ставки на смерть и несчастья людей приобретают несопоставимо больший масштаб.

В детстве я жил в Миннеаполисе и был страстным бейсбольным фанатом. Моя любимая команда «Миннесота Твинс» проводила домашние матчи на стадионе «Метрополитэн». В 1965 году, когда мне было двенадцать, лучшие места в «парке» стоили три доллара, а места на открытой трибуне – полтора. В тот год «Твинс» участвовали в регулярном чемпионате, и у меня до сих пор хранится корешок билета на одну из игр, на которую мы ходили вместе с отцом. Мы сидели на третьем ярусе, между основной и третьей базой. Цена билета составляла 8 долларов. Я с разбитым сердцем смотрел, как великий питчер из команды «Лос-Анджелес Доджерс» Сэнди Куфакс буквально вырывал победу для «Доджерс».

Звездой «Твинс» в то время был Хармон Киллбрю, один из величайших подающих по количеству хоум-ранов[275] за всю историю, сейчас он принят в Зал Славы бейсбола. На пике своей карьеры он зарабатывал 120 000 долларов в год. Это было еще до появления практики свободных агентов, т. е. в те времена, когда права на игроков сохранялись за командами на протяжении всей их карьеры. Это означало, что игроки практически не имели возможности требовать увеличения своей зарплаты. Они обязаны были либо играть за ту команду, которой принадлежали, либо не играть вовсе (эта система была отменена в 1975 году)[276].

С тех пор бейсбольный бизнес сильно изменился. Нынешняя звезда «Миннесота Твинс» Джо Мойер недавно подписал восьмилетний контракт стоимостью 184 млн долларов. Таким образом, при зарплате в 23 млн долларов в год Мойер зарабатывает за одну игру больше, чем Киллбрю получал за целый сезон[277].

За прошедшее время цены на билеты сильно выросли, что неудивительно. Места в ложе на матч «Твинс» теперь стоят 72 доллара, а самое дешевое место в «парке» – 11 долл. И это еще относительно дешево. На стадионе, где выступает «Нью-Йорк Янкиз», требуют 260 долларов за место в ложе и 12 долларов за место на трибуне, с которого ничего не видно. Места в корпоративных и VIP-ложах, которых на бейсбольных стадионах моего детства не было, обходятся еще дороже и приносят командам большой доход[278].