Аргонавт - Андрей Иванов

– Похоронишь меня и как жить будешь? Никого у тебя нет. С сестрой вы не дружите. С женой разошлись. Сын… как у тебя с сыном отношения?

Я сказал, что сестра скоро подъедет, она уже едет, вот твои сумки, займись продуктами, готовкой, у меня все нормально, сказал и пошел. Голова гудит. Кругом чернота. Редкие чахлые фонари. Хочется идти в темноте. Чтобы никто из окна меня не увидел. Курят на балконах. Пьют. Смачно сплевывают. Из одной тени в другую. Мать и впрямь подкосило. Поплошало ей. Красные пятна, трясучка. Так боится смерти, что просто притягивает ее к себе. Если бы папа умер лет десять назад, она бы вернулась, возможно, к реальности. Подружки и так далее. Но теперь поздно. Совершенно очевидно, что теперь этот спектакль она будет доводить одна. Впрочем, последние полгода в основном она и солировала.

Кэт и Урса переехали в Кадриорг; Аэлита к ним ходила два раза в неделю, и это было гораздо интересней, чем просто выйти из дома, перейти дорогу и войти в идентичный блочный дом, в идентичную квартиру; прогулка по Кадриоргу улучшала настроение; отправляясь к ним в гости, Аэлита всегда придумывала новый маршрут и многое успевала увидеть по пути: женщина несла плачущего ребенка, Аэлита посмотрела ему в глаза, он замолк, она потрясла своими хвостиками и скорчила чертенка, он засмеялся, мать ребенка глянула на нее враждебно, Аэлита ей показала язык, ребенок залился смехом, женщина буркнула что-то зло и поспешила уйти; она видела женщину, сильно похожую на Кэт, но она была в платье, а Кэт платья не носит (и я тоже), Кэт ходит в длинных юбках, брюках или спортивных штанах, и под левой ключицей у незнакомки не было татуировки, какая была у Кэт: I’m not no animal in the zoo, – написанная мелко (якобы передавала почерк автора), к тому же справа налево, она обретала смысл только в зеркале (себе сделаю такую же); в те дни Аэлита часто натыкалась на Антона, он шел за ней до самого дома, в котором жили Кэт и Урса; с тех пор как она ему сказала «Мой папа круче всех твоих друзей вместе взятых», она с ним не разговаривала, ехала в автобусе, делая вид, что не замечает его, даже не снимала наушники, он стоял рядом, она выходила, он тоже, она шла быстрым шагом, громко напевая:

Антон следовал за ней в нескольких шагах, отставая и отставая, она садилась на скамейку, открывала планшет, читала рукопись отца, он подходил, садился рядом, так они сидели (если б отец видел, как он ходит за мной, он бы не приставал к нему с дурацкими вопросами); встретила одноклассницу: «Куда ты делась? Вся школа на ушах. Где ты? Что делаешь?» – Аэлита попросила у одноклассницы сигарету закурила и сказала: «Просто все надоело, и я решила немного побродяжничать: живу в сквоте, питаюсь с помойки, трахаюсь с кем попало и употребляю наркотики. Когда-то надо начинать жить». Если попадался экспресс, уезжала в центр, пересаживалась на трамвай, который вез ее в обратном направлении, выходила на Koidula, бродила по улочкам, фотографировала дома, дворики, прохожих, напевала:

Садилась на автобус, сходила на остановке KUMU, поднималась по лестнице на мост, возвращалась в парк Паэ, гуляла там, смотрела на чаек и уток, потом шла обратно к мостику, переходила дорогу и спускалась по длинной лестнице, заходила в музей, делала фотографии, спускалась в кафе выпить чашку черного кофе без сахара, украдкой фотографировала посетителей (однажды официантка заметила и попросила не фотографировать); гуляла в Кадриорге, сидела на скамейке возле пруда, всегда находила новую тропинку, ни за что не шла напрямик. С тех пор как бросила школу, времени стало много, его просто некуда было девать: два-три часа в день она проводила у моря, даже добиралась до порта; самый странный маршрут вел через Марьямяги, и даже тогда у нее оставалось полно времени, она успевала почитать на скамейке из планшетника папин роман (там все гораздо интересней, чем в жизни), если погода была плохая, шла в «Таверну» на углу, возле которой находился дом, в котором теперь жили Урса и Кэт.

Это был очень старый деревянный дом (вытаращенной решеткой ворот и двумя большими черными глазницами окон напоминал череп); он заметно кренился вперед, будто стараясь выпасть из общего ряда надежных каменных построек, успешно прошедших модернизацию, и улица перед ним отступала, образуя на углу большую лужу, в которую смотрелся невысокий покосившийся столб, возле него шелестела осина, за ней молчал большой обшарпанный дом, совсем мертвый – его собирались сносить. Фонарь дрожал и гас, а потом загорался. Осина тянула к нему ветви, точно пытаясь подкрутить лампочку. Безразличная улица без оглядки бежала по наклонной перспективе вслед за трамвайными путями к Нарвскому шоссе, туда, где спешила жизнь, в которой улица с радостью растворялась.

Первый раз, когда Аэлита увидела этот старый дом, она подумала, что Кэт шутит: «Они не могут тут жить. Это розыгрыш».

Кэт привела ее через парк. Они покурили на скамейке в темноте, глядя на столб, он поморгал и погас. Кэт засмеялась. Подкралась стайка сухих листьев, змейкой свернулись у их ног. Аэлита смотрела на дом и ждала, что Кэт скажет, что это шутка, но Кэт вдруг сказала:

– Знаешь, мне там страшновато. Думаю, там есть привидение.

– Круто, – прошептала Аэлита.

Они засмеялись. Проехала машина, медленно-медленно, остановилась у столба, подумала, поехала дальше. Листья взметнулись и полетели. Аэлита смотрела им вслед. Они летели, как летучие мыши, выписывая в воздухе иероглифы.

Кэт вставила ключ в замок ржавых ворот, громко щелкнула, и со страшным скрипом ворота открылись, от восторга сердце Аэлиты затрепетало.

«Это даже слишком круто», – подумала она.

– Во многих комнатах все еще ремонт. Здесь будет хостел, – сказала Кэт, когда они вошли внутрь. – Смотри, какой развал! Как страшно жить! Поэтому хозяйка берет совсем мало. За трехкомнатную в Кадриорге и сто евро – смешно. Правда, условия тут, конечно, такие, не очень… Пообещала, что, когда хостел откроется, мы сможем тут работать. Если хорошо себя зарекомендуем… Она из России…

– Знаю, – сказала Аэлита. – Про нее много пишут…

Аэлита уже все узнала про хозяйку. Ее звали Пересветова, у нее был свой туристический бизнес в Прибалтике, возила русских в Скандинавию тоже, в Таллине у нее были магазинчики и сувенирные лавочки, свой пляжный кусок в Усть-Нарве с кемпингами и коттеджами. Она была президентом общества «Соплеменники», которое плотно сотрудничало со всевозможными организациями и политическими партиями разных стран, общество устраивало конференции, концерты, фестивали, творческие конкурсы, занималось благотворительностью. На своем сайте «соплеменники» основными «целями и задачами» объявили осуществление межкультурных связей малых народностей как на территории РФ, так и в Прибалтике; неоднократно встречались призывы к «сплочению народов», подчеркивалось негативное влияние глобализации на «малые народности» и «культуры малых народностей». «В эпоху глобализации все малые народности рискуют раствориться и утратить самоидентификацию, поэтому, пока не поздно, их надо занести в символическую Красную книгу, окружить заботой и трудиться не покладая рук». С такими девизами Пересветова разъезжала по Прибалтике и Скандинавии, встречалась с меценатами, политиками, медиаперсонами, устраивала праздники, балы и концерты, фотографировалась со звездами, выступала с докладами, собирала вокруг себя русскоязычных европейцев, представителей малых народностей, вовлекала в свой бизнес, приобретала недвижимость, открывала предприятия, налаживала связи. В личном блоге Пересветовой, который она вела ежедневно, с подробностью графомана описывая свой день (кофе пила из итальянского фарфорового сервиза восемнадцатого века, яичко кушала серебряной ложечкой работы английского мастера Николаса Спримонта и т.д.), Аэлита посмотрела шикарный видеоролик, сделанный, очевидно, на заказ и за немалые деньги, в котором Пересветова, расхаживая по шикарным апартаментам в Москве, сидя на антикварной софе в Петербурге, читала рассказы собственного сочинения, якобы основанные на генеалогических выписках и архивных материалах, о своих предках: уральские купцы, новгородские бояре, был один раскольник, и был он святым скопцом, а были и такие, кто кончил на дыбе; рассказывала о своем паранормальном опыте и астральных странствиях, об этом у нее была написана отдельная книга, на романтически-яркой обложке которой известная писательница написала, что по увлекательности и содержательности история Пересветовой не уступает книжкам Ричарда Баха и Паоло Коэльо. Было много презентаций в петербургских и московских магазинах. Всюду она появлялась только в белом, волосы у нее были черные; как многие русские богачки ее калибра, Пересветова была крупной дамой с большим бюстом, огромным «императорским» узлом волос, руки у нее были короткие и пухлые, белые и ухоженные, на пальцах она носила золотые толстые кольца, платья носила длинные, с глубоким декольте, в торжественных случаях на ее шее появлялось ожерелье с тремя крупными черными жемчужинами, а на голове – диадема, коротко говоря, была она воплощением русской купчихи, так что справки из архивов могли быть не поддельными. На презентациях она сидела в одном и том же специально привезенном старинном кресле, инкрустированном янтарем, с золотой вышивкой. Было несколько видео в You-Tube с ее автограф-сессий, почти все одинаковые: поглаживая свою книгу, Пересветова много и сладко говорит, жмурясь от удовольствия, как кошка, а вокруг нее пляшут фотографы, к ней подходят люди, она подписывает книги, благодарит, подписывает, благодарит, улыбается. Хвалебные рецензии сыпались как из рога изобилия, все были собраны в ее блоге, все откомментированы, всех она поблагодарила, никого не забыла. Своего мужа она не особо представляла публике; у него был охотничий бизнес: организовывал охоту с подружейными собаками, занимался торговлей охотничьим оружием, руководил собачьими и охотничьими клубами России (проходил по нескольким крупным уголовным делам в связи с подпольными собачьими боями).