Московский полет - Эдуард Тополь

Это слово постепенно захватывало весь зал и уже через полминуты стало единым голосом всех детей:

– Дру– жба!… Дру-жба!… Дру-жба!…

Я посмотрел на сцену.

Роберт стоял там совершенно потрясенный и расслабленный. По его загорелому лицу текли слезы. Какие-то дети, взбежав на сцену, целовали его в щеки и дарили ему цветы.

– Это он совершенно зря выкинул такой фокус! – сухо, сквозь золотые зубы сказала в кабинете директора партийная дама, обратив к Марии и Шуре свое заштукатуренное косметикой лицо.

Она оказалась школьной директрисой, и, по случаю гостя из Колорадо, в ее кабинете были все учителя, а вдоль стены стоял длинный крытый белой скатертью стол с самоваром, стаканами в подстаканниках и пышным тортом «Киев». Над письменным столом директрисы висел портрет Горбачева (с совершенно чистой, без родимого пятна лысиной) и плакат с тремя горбачевскими лозунгами времен 1985 года: «УСКОРЕНИЕ! ГЛАСНОСТЬ! ПЕРЕСТРОЙКА!» Я отметил про себя, что вот уже три года, как Горбачев отбросил первый лозунг про ускорение, поскольку стало ясно, что ускорение развития социализма ведет СССР прямо в экономическую пропасть. Поэтому лозунг «Ускорение!» Горбачев уже давно, но негласно сменил на тактику торможения, однако до сознания этой директрисы такая метаморфоза не дошла и, похоже, не скоро дойдет. Не зная, что я понимаю по-русски, она сказала Марии и Шуре:

– Объясните этому дураку, что у нас такие вещи так просто не делаются. Он должен был согласовать свое приглашение со мной, а я – с райкомом партии. А теперь я не знаю, как будет райком на это реагировать. И вообще – доверят ли они вам сопровождать стольких детей!

Я понял, что эта партийная сука уже решила похоронить всю поездку русских детей в США и нужно срочно спасать затею Роберта. Я поискал его глазами. Роберт стоял с чашкой чая у окна и, достав из футляра своей видеокамеры плоскую металлическую фляжку, добавлял из нее бренди в чай. По его совершенно расслабленной фигуре было видно, что бренди – это единственное, что ему сейчас нужно.

– This is the happiest day of my life [Это самый счастливый день в моей жизни]! – сказал он мне и протянул фляжку с бренди. – Наливай себе!

Я сказал негромко:

– Мне кажется, у тебя осложнения.

– Какие? – спросил он, одним глотком опорожняя стакан чая с бренди.

– Ты должен немедленно пригласить в Колорадо и эту директрису.

– Что??? – громко возмутился Роберт, разом обретая после бренди свой громовый голос. – Почему? Посмотри на нее! Она сидела на сцене, как кусок окаменелого дерьма!

– Не ори! Остынь! Если ты сейчас же не пригласишь ее, она сорвет тебе всю поездку. И ты никогда не увидишь свою Шурочку в Колорадо. – Он посмотрел мне в глаза сверху вниз.

– Поверь мне, я знаю эту страну, – сказал я.

Что мне нравится в американцах, это их гибкость и способность быстро принимать решения. А приняв решение, они уже не колеблются, а, в отличие от русских, тут же идут на дело.

– S-s-shit [Дрянь]! -сказал Роберт и пошел к директрисе, широко раскинув руки: – My dear! Golden girl! Didn't I tell you that you are supposed to lead delegation [Дорогая! Золотая! Разве я не сказал вам, что вы должны возглавить эту делегацию]?

– No, you did not [Нет, вы не сказали], – сухо заметила ему Шура.

– Oh, God [О, Боже]! – громовым голосом возмутился Роберт. – Я дурак, идиот! Я же собирался сказать это с самого начала! Скажи этой железнозубой девушке, что она будет руководителем вашей делегации!

– Что он говорит? – спросила директриса у Марии.

– Он говорит, что он идиот: забыл пригласить вас в эту поездку…

– Он так говорит? – подозрительно переспросила директриса.

– Да. Он говорит, что вы должны быть руководителем школьной делегации…

– Tell her she will be received by the Mayor of our city and our State Governot as well! – сказал ей Роберт.

– Он просит вас передать, – перевела Мария, – что в честь вашего приезда будет прием у мэра города и у губернатора штата Колорадо.

– Он так сказал? – опять спросила директриса, краснея с такой стремительностью, что косметика стала отлипать от ее пылающего лица. И губы распоизлись в невольной улыбке, обнажая шесть верхних золотых зубов.

– Да, Зоя Андреевна, – подтвердила Мария.

– Кхм!… – директриса безуспешно пыталась собрать свое лицо снова в строгую мину. – Я попробую уговорить райком… А кто этот седой скелет в пиджаке?

Мария посмотрела на меня, ее глаза сияли радужными протуберанцами хохота.

– Этот? – сказала она пренебрежительным тоном.– О, это какой-то американский писатель, член их делегации.

Роберт, поджав колени под подбородок, сидел впереди, рядом с Семеном, Моника – на коленях у Толстяка, занимавшего половину заднего сиденья, а я был вжат между Толстяком и доской, которая подпирала спинку водительского кресла. Но эта дикая теснота не мешала нам отчаянно хохотать, вспоминая золотозубую директрису и ее стремительное превращение из партийной эсэсовки в услужливо-кокетливую бабенку: на прощанье она даже поцеловала Роберта в обе щеки и настойчиво зазывала его к себе домой на ужин.

Теперь Роберт ожесточенно тер щеки, словно губная помада этой директрисы была такой же несмываемой, как и советские духи «Белая ночь»

– Скасси ему, ссто теперь он никуда не денется! Она трахнет его дассе в Колорадо! – сказал мне Толстяк. Я перевел.

– Oh, no! Never [О, нет! Никогда]! – завопил Роберт. – Я могу делать все, что вам угодно, но я не могу заниматься любовью с железнозубой женщиной!

– Скасси ему, ссто он много теряет. Советские учительницы самые е… в мире. А усс если она стала директором ссколы, то это вообссе экстра-класс!

Я перевел как мог, стараясь не смотреть на Монику. Потому что она как-то подозрительно ерзала на коленях Толстяка. Или мне это показалось из-за тряски на разбитом Алтуфьевском шоссе? Меня вообще изумляет стремительность, с которой толстые мужчины кадрят женщин. Похоже, Монике не мешало даже то, что Толстяк не говорил ни слова по-английски и что у него во рту не было видно ни одного зуба.

– Спроси, что они думают о России, – сказал мне Семен. – Какое у них впечатление?

Я перевел.

– Well, – сказал Роберт. – Вчера я думал, что это конченая страна. Потому что за два дня не встретил ни одного человека, который умеет мечтать. Вы можете дать стране миллионы долларов и миллионы тонн зерна, но, если народ этой страны разучился мечтать, – это все бесполезно, это конченая страна. И так я думал вчера про Россию. Но сегодня у меня появилась надежда,. Сегодня я увидел, что ваши дети еще имеют мечты. Поэтому мы вам поможем.

Черт возьми, подумал я, вчера меня изумлял Гораций Сэмсон, а сегодня – Роберт! Роберт, про которого я думал, что он вообще алкаш и ничего не видит дальше стакана с дринком и пышных плеч Шурочки, оказался проницательней десятков западных советологов. Похоже, я действительно должен был уехать из США, чтобы понять, что эти американцы не такие простачки, какими казались мне все эти десять лет!…