Московский полет - Эдуард Тополь

– Ах ты сука! – сказал он, низко нагнулся к рулю и перевел ручку скоростей на третью скорость.

– Семен, перестань! – попросил я.

– Подожди! – и тем же категорическим жестом правой руки Семен отсек мое вмешательство.

– Нам уже не двадцать лет, Сема!

– Ну и что? – он вел машину за грузовиком, ища глазами лазейку в потоке машин. – Я ему покажу подрезать! Негодяй…

Договорить он не успел: брезентовый полог грузовика вдруг откинулся, из-под него показалась целая дюжина коротко стриженных солдат, сидящих в кузове. Хохоча и матерясь, солдаты показали нам русский «по локоть».

– Видишь? – сказал Семен.– Шпана! Приехали в Москву и хулиганят! – тут он бросил машину вправо, там намечался просвет в потоке машин.

Но, конечно, грузовик тоже вильнул направо, и в этом была хитрость Семена – он резко переложил руль налево, так, что моя бывшая машина оторвалась правыми колесами от мостовой, хотя именно справа сидели я и стокилограммовый Толстяк.

– Семен!!! – крикнул я.

– Спокойно! – сказал Семен, красивым виражом уже выходя вперед армейского грузовика, слишком тяжелого для таких трюков. И, включив четвертую скорость, добавил хвастливо: – Видал? Вот так мы их делаем, пижонов! А ты говоришь! Нет, Вадим, мы еще бьем скважину! Не знаю, как у вас в Америке, а тут…

– Сейссас он вас е… в зад, – с философским спокойствием сообщил Толстяк, и, оглянувшись, я увидел, что молодой, в застиранной гимнастерке водитель грузовика явно охотится за нашим бампером.

– А вот уж фуюшки! – усмехнулся Семени, снова перейдя на третью скорость, до отказа выжал педаль газа.

«Жигуленок» взвыл, затрясся от напряжения и – под носом милиционера-регулировщика – проскочил под желтый светофор. А в следующий миг, уже за нами, загорелся красный свет, и гаишник, свистя, замахал руками летящему у нас в фарватере грузовику. Тот сбросил скорость.

– То-то, – сказал Семен, оглядываясь.

И только теперь я обратил внимание, что в кабине нет зеркала заднего обзора. Не веря своим глазам, я протянул руку к лобовому стеклу и ощупал место, где положено быть этому зеркалу.

– Нету и не ищи! – сказал Семен.

– Но как ты ездишь?!

– Так и езжу. А что делать? В стране нет клея приклеить металл к стеклу. Ни за какие деньги! – и, свернув с проспекта Мира, Семен подкатил к центральному входу в отель «Космос». – Прошу, мистер Плоткин! Мы подождем вас в машине.

– Thank you, сэр, – я выскочил из машины и побежал в гостиницу к администратору узнать, как мне найти нашу группу или нашего гида Олю Зеленину.

Но в вестибюле у стойки администратора было такое же столпотворение, как и утром, – западные туристы, афганцы, армянские беженцы из Сумгаита, лысеющие дети из Черновцов, советские спекулянты-фарцовщики, командированные гэбэшники.

Когда я пробился через эту толпу к администраторше, она сказала нервно:

– Что? Откуда я знаю, где ваша International Press Association! Я не знаю, где мои собственные очки! Только что тут лежали!…

Не теряя надежды, я пошел в ресторан. Там тоже было, как в D-day [День высадки американской армии в Европу во время второй мировой войны]: колонны американцев теснили немцев, англичане ждали, когда итальянцы освободят столики. Слева от двери, за стойкой бюро стояла высокая, как Петр Первый, метрдотель и с холодным презрением смотрела на этих канадцев, шведов и прочих нерусских. Перед ней на бюро лежали какие-то деловые бумаги и списки.

– Где обедает International Press Association? – спросил я у нее.

– Понятия не имею. Спросите вашего гида, – ответила она свысока.

– Я сам такой умный,– сказал я, разозлившись. – Посмотрите в ваши списки.

Она глянула на меня сверху вниз, как цапля на лягушку. Но бирка на моей груди заставила ее перевести взгляд на список и провести по нему своим наманикюренным пальцем. Впрочем, этот палец тут же застыл на какой-то строчке, она сказала презрительно:

– International Press у нас только завтракают.

– А где же обед? – спросил я растерянно.

– В Кремле, в Георгиевском зале! – усмехнулась она с откровенным злорадством.

Я мысленно выматерился и поднялся в свой номер на 22 этаж – авось, Роберт Макгроу оставил в комнате расписание работы нашей группы на сегодня.

Но номер был уже убран, никакого расписания я не нашел. И на подоконнике, и на тумбочке у кровати Роберта уже не было ни одного сувенира – Роберт все увез в школу на встречу с детьми. Правда, у телефона лежал блокнот-календарь, открытый на сегодня, воскресенье, 31 июля. Но в нем была только одна запись: "11.45 a.m. – Meeting at School N 32. Altuphievskoye Shosse, 240 "В" Tel. 432– 78-94 [11.45 утра -встреча в школе номер 32. Алтуфьевское шоссе, 240 «Би». Телефон 432-78-94].

Проклиная себя за утреннее недомыслие, я вышел из номера. Коридорная, принимая у меня ключ, сказала:

– Плоткин? Ой, вам же записка! Вот! – и достала из ящика с ключами скрученную бумажку.

Я взял записку. На маленьком листке было написано по-русски:

«Плоткину звонила из Ленинграда Карина. Просила, когда будете в Ленинграде, позвонить. Тел. 156-89-17».

Я закрыл глаза, соображая. Никакой Карины у меня никогда не было. В Ленинграде у меня были Галя, Мальвина, Ира и еще одна актрисуля-бурятка, но ее звали как-то ювелирно – не то Алмаз, не то Сапфир.

– А кто это записал? – спросил я.

– Горничная, – сказала дежурная. – Когда она убирала номер, вам позвонили. Вам не нужно что-нибудь постирать, погладить?

– Пока нет, – сказал я и оставил ей три рубля для горничной.

Потом, сунув записку в карман, спустился вниз, гадая по дороге, что это еще за Карина? Не было у меня никакой Карины ни в Ленинграде, ни вообще! Впрочем, может быть, я и забыл, хотя такое редкое имя забыть трудно. Во всех случаях эта Карина нужна мне теперь, как прошлогодний снег. А вместе с ней – Галя, Мальвина, Сапфир и все остальные. Мне сейчас не до них!

– Ну? – спросил Семен, когда я сел в машину. – Куда прикажешь?

– Алтуфьевское шоссе, 240 «Би».

– У наснет «Би», сэр, – сказал Семен, завел машину и тронул с места. – «Би» – это в вашем американском алфавите.

– А сстаиоссет делать васса группа на Алтуфьевском ссоссе? – спросил сзади Толстяк.

– Там увидим, – сказал я. – Ты не знаешь в Ленинграде на студии какую-нибудь Карину? – и через плечо протянул Толстяку полученную в гостинице записку.

На «Ленфильме» у Толстяка даже в мое время было куплено два или три сценария, a за прошедшие десять лет – еще, наверно, дюжина.Толстяк прочел записку и сказал:

– А поссему ты рессил, ссто это с «Ленфильма»? – Потому что других баб у меня в Ленинграде никогда не было.