Реформатор - Сергей Хрущев

25 июня на Пленуме Патоличева раскритиковали в пух и прах. Голосование перенесли на следующий день. Однако 26 июня Берию в Москве арестовали, необходимость «оздоровления» властных структур в Минске отпала.

Вслед за Белоруссией Берия готовил записку о Латвии. Как оказалось, последнюю. Кроме Берии ее подписал и Хрущев. Из каких соображений, сказать затрудняюсь, но, судя по дате, скорее всего, из тактических. В середине июня заговор против Берии начинал обретать очертания, и возможно, отец пошел к нему в соавторы, чтобы усыпить бдительность. Или Лаврентий Павлович тоже из тактических соображений попросил отца поставить подпись. Так или иначе, в Ригу ушло указание о переводе всего делопроизводства на латышский язык и отстранении от дел лиц не латышской национальности, в первую очередь, не владеющих латышским языком. Предварительный список на увольнение состоял из ста семи фамилий138.

Но в Риге, как и в Минске, реализовать указания Москвы не успели, Берию арестовали, и все его распоряжения автоматически потеряли силу.

Не менее энергично Берия действовал в восточноевропейских странах. И здесь он начинал кадровую чистку. 12 июня Берия наорал на Матиаса Ракоши – руководителя Венгрии, он не пригрозил смешать его с лагерной пылью, но был к этому очень близок. На место Ракоши он собирался посадить Имре Надя, приказал сделать его главой венгерского правительства и передать в его руки бразды правления. На вопрос Ракоши, что же останется за ним, главой правящей партии, Берия ответил: «Кадры и пропаганда». Возразить Ракоши не посмел. Это потом Имре Надь проявит строптивость и даже возглавит оппозицию, тогда же он, завербованный органами еще в тридцатые годы агент НКВД «Володя», сотрудник Коминтерна, представлялся Берии своим человеком.

Слова Берии о роли правящей партии, ее руководства отцу весьма не понравились. Он сам стоял во главе правящей и единственной партии, Президиум которой осуществлял верховную власть в стране и не намеревался позволить кому-либо, даже Берии, менять сложившуюся структуру власти.

Еще более драматические события развернулись вокруг Германской Демократической Республики (ГДР). В 1952 году Сталин приказал приступить там к ускоренному строительству социализма. Строили по-сталински: насильно сгоняли бауэров в колхозы, разоряли кирхи. Реакция немцев на все эти безобразия мало отличалась от реакции российских крестьян в начале 1930-х годов. Разве что они не восставали открыто, а мирно перетекали на Запад, уходили в Западную Германию, благо строго охраняемой границы между двумя зонами оккупации, советской и американской, не существовало.

Берия полагал, что, «продав» ГДР Западу, он завоюет их сердца. Однако сам выступать с таким предложением Лаврентий Павлович не счел правильным, в конце апреля «посоветовал» проявить инициативу министру иностранных дел Молотову. Тот взял под козырек и 3 мая направил на имя председателя Правительства Маленкова предложения «отказаться от строительства социализма в ГДР и, в соответствии с Потсдамскими соглашениями, Германскую политику СССР сосредоточить на реунификации всей Германии, на мирной и демократической основе», другими словами, на американских условиях и в американских интересах. Маленков разослал послание Берии, Хрущеву, Булганину, Кагановичу и Микояну. К тому времени Берия не только сам ощущал себя «первым», но и остальные члены высшего руководства один за другим признавали его лидерство. 5 мая на Президиуме ЦК обменялись мнениями, точка зрения Берии, казалось, возобладала. Но только казалось. Отец считал неправильным вот так, за здорово живешь, отдавать Германию американцам, но открыто возразить Берии поостерегся. Решил поговорить с Молотовым тет-а-тет после заседания. Он объяснил, почему считает такую политику ошибочной, и выразил недоумение, зачем он, Молотов, выступил с этой инициативой. Внутренне Молотов с Берией тоже не соглашался, но противиться ему не смел. После разговора с отцом он воспрянул духом. 10 мая Молотов посылает Маленкову записку диаметрально противоположного содержания, требует «укрепления политических и экономических позиций ГДР как части социалистического лагеря, надежного союзника Советского Союза».

Положение в ГДР 27 мая снова обсуждали на Президиуме ЦК, а потом к нему вернулись еще раз 2 июня. Берия и Маленков продолжали проталкивать пункт об отказе от социализма в ГДР и форсированном объединении Восточной Германии с Западной. Им возражал осмелевший Молотов, его поддерживал отец. Завязалась перепалка. В результате приняли компромиссное постановление «О мерах по оздоровлению политической обстановки в ГДР», но без спорного пункта «о социализме». В нем немцам предлагалось не торопиться с колхозами, не завышать плановые задания, а советская сторона обязывалась помочь ГДР продовольствием. Берию сопротивление коллег не обескуражило, в том, что они в конце концов подчинятся, он не сомневался. Без санкции Президиума он направил в Германию «своих людей» готовить почву к смене курса в Восточной Европе и налаживать связи на Западе. Обеспокоенное руководство ГДР бросилось в Москву за разъяснениями. 13–14 июня на встрече с восточными немцами Берия повторил свои тезисы. Ульбрихт, человек упертый и принципиальный, резко возразил Лаврентию Павловичу. Последний не стерпел и, как запомнилось отцу, «наорал на товарища Ульбрихта и на других немецких товарищей, так, что стыдно было слушать», пригрозил выгнать Ульбрихта к чертовой матери, если тот не изменит своей позиции. Слухи распространяются быстро. Когда Ульбрихт возвратился в Берлин, там все уже знали и не сомневались – дни Вальтера сочтены139.

Тем временем в Берлине заволновались рабочие-строители, возводившие на месте разрушенной бомбардировками союзников Унтер-ден-Линден помпезную Сталин-аллею. Брожение началось еще до поездки Ульбрихта в Москву, 11 июня, когда решением Правительства ГДР на 10 процентов увеличили нормы выработки. Дело неприятное, но не трагическое. Однако, как это часто получается, когда левая рука не знает, что делает правая, берлинский магистрат своей властью поднял нормы еще на 25 процентов. Мало того, желая как можно быстрее завершить строительство, местные власти припугнули, что не выполнивших новые нормы еще и оштрафуют на 35 процентов от заработка. От такого произвола рабочие взвыли. 11 июня у здания больницы на Сталин-аллее они начали сидячую забастовку.

К вечеру 15 июня строители Сталин-аллеи уже требовали отмены всех несправедливых решений, пригрозив в противном случае всеобщей стачкой. Упрямый Ульбрихт стоял на своем: никаких уступок. Надо отдать должное, по возвращении из Москвы Ульбрихт сам не очень представлял, что с ним случится завтра, но держался твердо, чего не скажешь о его ближайшем окружении. Неопределенность в период кризиса, особенно неопределенность в высшей власти, очень опасна, а порой и смертельна.

В семь утра 17 июня строители Сталин-аллеи призвали берлинцев к забастовке. Улицы запрудили демонстранты, власти запаниковали, а заместитель премьер-министра ГДР, председатель Христианско-Демократического союза Восточной Германии Отто Нушке то ли сам сбежал, то ли не особенно сопротивлялся, когда его увезли в Западный Берлин. Новый главнокомандующий советскими войсками в Германии генерал-полковник Андрей Антонович Гречко, он только десять дней тому назад сменил на этом посту героя Сталинграда генерала армии Василия Ивановича Чуйкова, тоже поначалу растерялся, однако, получив приказ из Москвы продемонстрировать силу, но без открытия огня, в 12.30 вывел на берлинские перекрестки и ведущие к городу дороги танки с расчехленными орудиями. Оккупационная армия – не шутка. После окончания войны прошло не так уж много времени, и немцы не воспринимались нами как друзья и союзники. В народной памяти они оставались потерпевшими поражение врагами. Применение к ним в случае неповиновения оружия – в порядке вещей. Немцы тоже правильно оценивали свое положение, на рожон не лезли, силу и порядок они уважали140. И тем не менее без жертв не обошлось. В столкновениях демонстрантов с полицией с обеих сторон погибло, по одним сведениям, человек двадцать – тридцать, ранено около трехсот, по другим: убито – восемь, ранено – сто и задержано тысяча триста человек141. Цифры разнятся в зависимости от симпатий и антипатий авторов.