Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1 - Петр Александрович Дружинин

запись на пленку или пластинки домой. Посылали в дорогу в Берлин. И всегда нам аккуратным образом возвращает.

– Почему вы рано кончаете передачи? – спросил я.

– Не рано, а в 2 часа. Правда, сеть кончает в час. Это тоже имеет свою историю. Раньше у нас сеть кончала в полночь. Однажды, это было, кажется, в 1941 году, позвонили от него и сказали, что он просит – нельзя ли кончать в 3. Так и сделали. Посыпались звонки и письменные проклятия от москвичей. Оказывается, многие не выключали на ночь радио, чтобы слышать воздушную тревогу или вставать на работу. А как отменить? И вот однажды в кулуарах, как раз перед выступлением Хозяина, за три-четыре минуты до начала, Пузин (председатель Радиокомитета) стоял с Поскребышевым и объяснял ему это. Хозяин услышал и обернулся.

– Чем вы недовольны? – спросил он.

– Да вот, мы сейчас даем программы до 3 ч. ночи. Москвичи жалуются, что мешает спать.

– А как вы предлагаете?

– До часу, двух.

– Делайте, как знаете, – ответил он и пошел на трибуну»[411].

Знаменитый пианист Эмиль Гилельс – «рыжее золото», как его назвал Сталин, – вспоминал о происшествии во время Потсдамской конференции. Эту историю он поведал своему приятелю пианисту А. Л. Каплану:

«Ночью, неожиданно, вызывает Гилельса к себе Сталин. Человек в военной форме “доставил” его. Сталин один. “Понимаешь, – встречает он Гилельса, кивнув в сторону рояля, – у Шопена… есть такой… с переливом…” Последнее слово он особо подчеркнул характерным жестом. Гилельс сел за рояль и стал наигрывать – наобум – тему Первой баллады… “Нет”, – сказал Сталин. Потом – тему Первого концерта (“Где здесь перелив?” – постоянно сверлит мысль). “Нет”, – снова сказал Сталин. Тогда As-dur'ный экспромт… “Нет, не то”, – сказал Сталин уже раздраженным тоном, явно теряя терпение. Многое перепробовал Гилельс. “Нет, нет”, – повторял Сталин, порывисто дыша ему в затылок. А время идет. Дело принимало нехороший оборот – что-то будет?! И вдруг случайно, можно сказать, в последний момент Гилельс набрел на тему A-dur'ного Полонеза, где после первого мотива (и второго) – краткий отыгрыш. “Вот!” – воскликнул Сталин, ткнув указательным пальцем в клавиатуру»[412].

Таким образом, Жданову, как можно понять из вышецитированного, пришлось нелегко в процессе подготовки постановления об опере Мурадели – необходимо было повысить свой уровень как музыкального слушателя, по крайней мере до уровня «главного уха страны». Музыку Жданов любил, но разбирался в ней не особенно:

«“Василий Павлович, – позволял он себе, стоя за спиной сидевшего у рояля композитора Соловьева-Седого, – а не лучше ли этот аккорд взять несколько иначе?..” – “Да-да, конечно, Андрей Александрович, как я этого не заметил!..” Хотя знал: музыкальная образованность Жданова – миф, умение играть на баяне не уравнивает с профессионалами»[413].

Но именно с музыкой, как Жданов рассказывал сыну, связано его самое первое партийное поручение:

«Меня вызвали в партийный комитет и сказали: купи гармонь и в течение месяца научись играть. Когда через месяц я пришел и сказал, что гармонь купил и играть научился, меня направили в Тверь вести пропагандистскую работу среди молодежи»[414]. Да и впоследствии, как писал Ю. А. Жданов, «он лихо, с увлечением играл на гармошке…»[415]

В 30-х гг. обращения Жданова к музыке были случайными; результатом одного из них стала премьера оперы Глинки «Иван Сусанин», состоявшаяся 21 февраля 1939 г. на сцене Большого театра. Его сын вспоминал:

«Отцу посчастливилось сыграть важную роль в истории нашей музыки. Однажды в далекие 30-е годы я обнаружил среди его бумаг брошюру Главреперткома, в которой были перечислены музыкальные произведения, запрещенные к исполнению. На первой странице значилось: Опера “Жизнь за царя”. Дальше шли забытые мною оперетты, а потом – множество романсов.

Я показал это отцу. Он ахнул. Раньше, видно, руки не доходили, а теперь он взялся за важное дело: вернуть русскому народу его жемчужину. Поэту С. Городецкому было поручено обновить либретто. Дирижер Самосуд вместе с чудесным ансамблем восстановили на сцене Большого театра “Ивана Сусанина”. ‹…› Ввести в заключительной сцене “Славься”, выезд Минина и Пожарского верхом на лошадях – это была инициатива Сталина»[416].

Но основные музыкальные познания Жданова связаны уже с послевоенным временем. Первоначально он стал серьезнее интересоваться музыкой для формирования собственного мнения о произведениях, выдвигаемых на Сталинскую премию, особенно это было важно еще и потому, что последней инстанцией рассмотрения вопроса о присуждении премий было заседание Политбюро. В этой связи Д. Т. Шепилов вспоминал:

«Агитпроп работал и над подготовкой присуждений Сталинских премий ‹…›.

Официально порядок подготовки здесь был таков: кандидаты на Сталинскую премию выдвигались государственными и общественными организациями, а также отдельными учеными, литераторами, работниками искусств. Затем выдвинутые кандидатуры обсуждались общественностью. С учетом материалов обсуждения Комитет по Сталинским премиям тайным голосованием принимал решение по каждой кандидатуре. После этого все материалы поступали в Агитпроп ЦК.

Агитпроп давал свое заключение по каждой работе и каждому кандидату, составлял проект постановления Политбюро (Президиума) ЦК и направлял все материалы Сталину. Но до этого у Андрея Александровича Жданова тщательно обсуждалось и взвешивалось каждое предложение. Мы обсуждали вышедшие за год художественные произведения. Просматривали некоторые кинокартины. Председатель Радиокомитета Пузин организовывал в кабинете Жданова прослушивание грамзаписей симфоний, концертов, песен, выставленных на премию.

Андрей Александрович очень детально и всесторонне оценивал каждое произведение, взвешивал все плюсы и минусы. Мне было приятно сознание того, как глубоко, своеобразно разбирался он в сложных и тонких вопросах науки, литературы, искусства. Обсуждение представленных работ в Политбюро проходило обычно в рабочем кабинете у Сталина. ‹…›

Сталин приходил на заседания, посвященные присуждению премий, пожалуй, наиболее подготовленным из всех. Он всегда пытливо следил за выходящей социально-экономической и художественной литературой и находил время просматривать все, имеющее сколько-нибудь существенное значение. Причем многочисленные факты убеждали, что все прочитанное ложилось у него в кладовые мозга очень крепко и со своими своеобразными оценками и характеристиками»[417].

Весной 1947 г. обсуждался вопрос о выдвижении на Сталинскую премию оратории Е. К. Голубева «Герои бессмертны»:

«В своей комиссии Жданов говорил об этом произведении: “По-моему, оратория Голубева ‘Герои бессмертны’ как раз в мелодийном отношении вещь слабая. Во второй части музыка какофоническая, первая и вторая часть повторяют друг друга и вторая часть не развивает первой. ‹…› Содержание оратории глубоко патетическое, но между содержанием и формой нет единства”. Особенно Жданов подчеркнул: “Я не сторонник какофонической музыки. В этом отношении я консерватор. Я воспитывался на ‘могучей кучке’, Бетховене, Шопене, Моцарте, Верди.