Марысенька (Мария де Лагранж д'Аркиен), - Казимир Феликсович Валишевский

энергия. Она тотчас заговорила об Эпуассе и об аббатстве. Если ей не дадут Фэкана, то она согласна принять аббатство Конш. Но грамота ей нужна сейчас же. Она повторила свои слова: "Не будет аббатства -- не будет пощады!", прибавив к этому: -- Подумайте об этом, г-н посланник, я жду Шаваньяка не ранее пяти часов.  Собесский со своей стороны настаивал на необходимости раздать большие суммы в одни сутки. Для себя он ничего не требовал, соглашаясь "принять Кондэ в одной рубашке". Но он привел из Варшавы целый отряд 12 000 человек, которых надо было содержать. Шаваньяк накануне прислали ему банковский билет в 100 000 экю, обещая для брата жены аббатство близ Вены.  Епископ в отчаянии указал на свои карманы. Пацы у него все отобрали. Ему оставили всего 400 000 ливров, этими деньгами он не имеет права располагать: согласно точным приказаниям он должен в крайнем случае вручить эту сумму агентам герцога Нейбургского.  -- Вот что значить гоняться за двумя зайцами, -- поучительно произнес Собесский. -- Мы с вами ничего более сделать не можем. Остается уповать на Бога.  Он решил оставаться равнодушным ко всему на будущее время. Объяснить ли это утомлением или расчетом? Неизвестно. Быть может, благодаря знанию людей и положения страны, он заранее угадал, что произойдет. Двойное влияние Лотарингского и Нейбурга должно нейтрализоваться, открывая душу избранию "Пяста".  Но какого? Допрашиваемый со всех сторон, Собесский всех просителей отсылал к Марысеньке, которая яростно со всеми торговалась, но ни с кем не соглашалась. В ночь на 19 июня, Михаил Радзивилл, муж его любимой сестры, вместе с Морштыном и другими друзьями, убедил маршала переговорить в последний раз с епископом Бэзиерским. Избрание было назначено на следующий день; с помощью 400 000, если их раздать поутру, эти господа надеялись упрочить избрание Кондэ. Епископ поднят руки к небу, указывая на дверь: агент Нейбурга только что вышел, унося последний запас.  И солнце взошло, осветив одну из самых странных и любопытных сцен великой комедии, которую представляли собою избирательные сеймы в Польше. III. "Пяст". Решительное заседание. -- Божественное вмешательство. -- Избрание "Пяста". -- Мечты и разочарования. -- Избрание Михаила Вишневецкого.  Обстановка знакомая: в открытом поле, за Варшавой широкое пространство, укрепленное со всех сторон земляным валом, рвами и изгородью. Посреди большая палатка (топа) для совещаний сената и депутатов.  Вокруг -- палатки меньшего размера для собрания воевод. Затем большая открытая площадь и на ней собрана толпа верховых, около 50 000 человек, вооруженных с головы до ног, в сопровождении своих слуг, снаряженных таким же образом: это избирательное собрание. Каждый шляхтич имел право голоса, и их собралось сотни тысяч, по некоторым исчислениям около 300 000. Ничего похожего на аристократию. Это было скорее подражание "Civitas rотапа", как я уже сказал. Большинство обрабатывали собственноручно свои убогие владения, -- несколько десятин полей, -- не покидая меча на перевязи, прикрепленной простой веревкой к поясу земледельца. Меч служил отличительным признаком, вместе с гербом, принадлежавшим целому племени и указывавшим на право участвовать на заседаниях избирательного собрания. Никакой дворянской грамоты. Если к шляхтичу обращались с вопросом по этому поводу, он гордо отвечал, подобно герою Мицкевича:  "Ступайте в лес, спросите дубы: Кто им дал право возвышаться над другими?" Чтобы собрать голоса, Примас верхом объезжал кругом площади. Но приходилось прежде всего узнать почву, чтобы убедиться нет ли возможности получить единодушного избрания. Эмиссары, закинув головы и насторожив уши, проезжали мимо рядов, проникали в толпу, собирая сведения, раздавая приказания и обещания. Подымались споры, борьба мнений, защищаемых голосами десятков тысяч людей; имена кандидатов перелетали из уст в уста, как мяч во время игры. Запросы, возгласы, угрозы и кулачные удары переходили в яростную драму.  На этот раз сцена была нисколько иная. В решительную минуту враждующие партии, казалось, дошли до полного изнеможения предварительными стычками; все казались разбитыми и пресыщенными и имели вид утомленных людей, получивших подачки от всех. Лица были мрачны, как у изменников, которым больше некому изменять. Глубокое молчание царило над собранием (коло), в кругу избирателей, призванных обсуждать дела под открытым небом. Долго все смотрели друг на друга, не говоря ни слова, затем, не решаясь приступить к главному вопросу, все завязывали посторонние разговоры, совершенно ненужные и бесполезные. Когда солнце склонилось к западу, один священник, епископ Кужевский, Чарторижский, и один ученый из Львова, по имени Фредро, серьезно предложили положить имена всех кандидатов в дароносицу и дать ребенку вынуть жребий избранного. Предложение было отвергнуто. Тогда епископ Кульмский придумал еще лучше. Оставаясь верным своей идее, высказанной в известном памфлете, и "зная хорошо настроение толпы", он пригласил своих сторонников запеть молитву: "Veni Creator" обращаясь к божественному вдохновению: пусть просят Бога вложить в уста имя того, кого не смеют назвать.  Этого именно и было нужно для этой толпы людей с заглохшей совестью, с отупевшим мозгом, неспособных мыслить. В восторге все избиратели бросились на колени и запели молитву голосом, охрипшим от перебранок и ругательств. Тогда над головами толпы, поникшей в религиозном трепете ожидания, раздался голос, неизвестно откуда пронесшийся в пространстве, прозвучало имя, получившее популярность: