Спящая красавица - Дмитрий Бортников

Врач замолчал. Он ждал. Мы должны были выронить глаза! Ничего подобного.

Мать вздохнула. Тип понял, что надо менять тему. Он потыкался туда-сюда... Потом снова — сюда! Ни там, ни здесь ничего не нашел. Надо было смываться. Он снова замычал гиппократовские колыбельные. Мать, помню, встала и взяла веник. Ей было уже не важно! Она увидела хлебные крошки на полу! Полный бордель! Врач уже кончился. Он вычерпал все доверие. Останься он здесь еще на пару минут, и мать бы смела его на картонку! Ну и черт с ним! За ним даже дверь не закрыли. Мать всегда закрывала! Никогда наша дверь не была сама по себе! А теперь ей было наплевать! Насрать на всех врачей с высокой колокольни! После того как отец умер, ей надо было готовиться два часа, чтоб помыть посуду! Она все время замирала! Останавливалась над тазом! В стене перед ее глазами была уже дыра! Она натерла мозоль в голове, все время думала думала думала... После смерти отца! Да и не было ничего — до! Ничего! Его самого не было до своей смерти! Как-то он сумел так!

Эти пчелы! Вместо мух были пчелы. Пчелы смерти! Это я прекрасно помню! Слава богу, что я был не один, иначе мухи меня бы сожрали! Я мог все! Все! Кроме двух вещей. Терпеть муху, когда она села на руку, и быть с братом один на один. Все. Остальное — легко! Только не мухи! Только не это! Сволочи! Они, как назло, так норовили приземлиться! Огромные! Как родинки на носах у старух! Я дергался, как придурошный, а они приклеивались намертво! Они соревновались, кто дольше усидит на мне! У кого крепче нервы! Настоящее родео!

Когда отец умер. Вот он умер... Он стал неподвижен. На него мухи не садились. Им было неинтересно! Им подавай движенье! В отце все прекратилось... Все. Его вынули из розетки.

Я не спал дня три. Я их боялся. В смысле — мух. Боялся уснуть. Вот закрою глаза, а они облепят и все! Все! Пиздец! Куча мух! Сто кило! Я не смогу встать! Я умру...

А мать? Мать его любила. Несмотря ни на что. От добра добра не ищут? Ерунда! Наоборот! Как раз от добра-то и ищут! В этом-то и дело...

Она все оставила как есть. Он не умер. Она была так уверена... Она и нас убедила. Да стоило ей только прикоснуться к нему, и он уже на ногах. Нам так казалось! Нам?! Да! Мне и ей! Серьезно!

Мы его перенесли на постель. Она сказала, там ему будет лучше! Всем будет лучше! Так уверенно! Кто бы подумал! Она все эти дни в рот не брала. Ни капли.

Мы его еле-еле перетащили. Попробуй-ка вынуть здоровенного мужика из гроба! А?! Не пробовал? Своего отца не пробовал вытащить оттуда?! При случае попробуй!

Я держал его ноги. «Ноги! — шептала мать. — Но- о-оги! Голову держи! Да не спи ты на ходу! Вот так... Господи! Ну и тяжесть... Тяжелый он... » Она шептала. Кого она боялась разбудить?

Тяжелый? Да это ничего не сказать! Как мы его одолели?! Поднять-то ладно, а донести!.. «Держи ноги, крепче», — шептала нам мать. Кому из нас? Мне?! Себе?! Держи ноги, и не будешь бояться мертвых! Никогда не будешь бояться смерти! Я держал... Держал! За щиколотки. Он был в ботинках! В синтетических синих носках! Уже готов! Уже на выход! Он собрался в кино! На чью-то свадьбу! Мать его так побрила! Мы с ней вдвоем его брили. Так чисто! До костей! Он сам никогда так не мог! Как мы его перетаскивали то туда, то сюда! Мать как будто хотела его спрятать! Искала место! Ноги выскочили! Они стукнулись об пол! Как она свирепо на меня посмотрела! Стала вся красная! Она-то его не выпустила! Она-то его держала! Из последних сил! Под мышки! «Пошел вон! Пошел... » — шептала она. Мне. И продолжала тащить. У него сбился галстук. А пиджак? Он весь в него погрузился! Я стоял как пень. Стоило мне дернуться, она бы меня убила! И вот он в постели. Голова. А потом ноги. Она закинула его ноги. Так, будто он напился! Просто набухался! Она могла начать его раздевать. Как раньше, когда его приносили. Поставить ему таз! Он ведь мог захлебнуться! И главное! Самое главное — положить его на бок! Чтоб блевал сразу! Она бы могла! С нее станется! Но нет. Она поправила всю одежду. Одернула галстук. Разгладила пиджак. Развернула воротник на рубашке. Она его побрызгала одеколоном! Сначала издалека, только пиджак, а потом и голову. Волосы. Я никуда не смотрел. Только в его лицо! Я думал: а правда, у них растет борода?! Я старался увидеть, как это!

Он так лежал. Сколько, не помню. На постели. Готовый к выходу. Я к нему привык. Я даже иногда смотрел в окно. И на мух. На них, сволочей. Не знаю, сколько это было... Он лежал и лежал на их с матерью кровати. Лежал лежал лежал... Сколько надо, чтобы привыкнуть смотреть на мертвого отца?..

Но покоя в этом доме не было! Мать решила, что нет. На постели не пойдет! Нельзя. А вдруг трупный яд! Я был просто слуга! Я ни черта не знал! Трупный яд?!.. Молчи! Молчи молча! И делай, что тебе говорят! Мать хотела бы иметь еще десять рук! И этого ей было бы мало! Я слишком медленно ворочал жопой! Мы с ней спали на ходу! А я еще и спрашивал! Про яд!

«Все! Давай! Потом — разговоры! Все потом! Надо найти место... Место... Так... Так... » Она замирала. Она путешествовала по дому. Мысленно она видела все закоулки. Она искала. И в конце концов нашла. Нашла. Вскочила! Погреб! Ее осенило! Это было настоящее открытие!

Мы его перетащили в погреб. Ночью. Ввинчивали лампочки. Пришлось там навести порядок. Приготовить ему ледяную постель.

***

— Игорь... Знаешь, что он сделал?! У себя на печке?! В своей постельке?! Когда я полез заклеить ему уши... Он лежал с открытыми глазами! Я так и обомлел! Так и застыл с задранной ногой! Последняя ступенька на лестнице далась не сразу. Но меня не так-то легко было напугать! Он мог бы придумать что- то посильнее! Что-нибудь покруче! Если я ночами в окно выглядывал, когда волки по улице метались! И такое было. Холод их выгонял к нам. К людям. Все боялись, кто не спал. А я нет. Я смотрел, как они мелькают на синеватом, бутылочном снегу. Быстрые, только тени видны. И вой... Такой вой... У меня уши закладывало! Особенно когда несколько сразу. Хором. Я одно ухо закрывал и открывал, быстро, так странно получалось. Как музыка.

Чтоб я в штаны наложил, надо было братцу придумать фокус покрепче! Другое дело — противно мне было видеть его лицо. Его лицо, красивое, бледное, эти его губы... Стало так противно... Раньше он мог меня напугать. Его лицо... А сейчас — только отвращение.

Не смотри, не смотри! Я затыкал ему уши глиной.

«Что делать? Что?.. » — спрашивала мать. У кого она это спрашивала? Она так устала. Ей было уже все равно. Казалось, она спрашивает у него. Что с тобой делать?!.. Что...

Я спустился и сел с ней. Очень близко, так, что услышал, как она пахнет. Приятно. Я никогда не думал, что она так пахнет. Она пахла печеньем и старостью. У меня даже уши заложило, так хорошо она пахла! Будто не было ничего. Ни горя, ни мужа, ни голода, ни пьянства, ни жизни, ни меня, ни брата... Ничего. Все было чисто... Все прошло мимо.

В тот вечер я понял, что она уже старая. Я скосился на нее. Что-то в нас происходило... Я понял в ту секунду, что и она уйдет. Я останусь один...

Мы молчали. С печки не доносилось ни звука. Тишина. Ни единого звука. И темнело... Не говоря ни слова, без света, мы просидели до самой темноты. Не шевелясь, не мигая.