Хочу сны. Игра уравнителей - Марк Йерго

– А всё-таки, что такое – этот Эдем?

Неожиданно Корвич оказался проворнее своего бывшего учителя.

– Это то, что находится под общей территорией мира снов, – просипел пленник.

Глаза Хосе моментально вспыхнули, и он дёрнул бы за верёвку, если бы руки не были заняты едой.

– А ну молчи! – с набитым ртом приказал он пленнику, но неожиданно получил от Ньютона лёгкий пинок в носок ботинка. – Эй! Ты чего? – возмутился было малыш, но тут же хитро усмехнулся под сердитым взглядом друга и вернулся к обеду.

Гуру только искоса глянул на пленника, держащего в скованных руках надкусанную галету и пустую жестянку, и ничего не сказал.

– Эдем состоит из локаций, лишённых своих артефактов, – Корвич глядел на Ньютона уже почти двумя глазами – опухоль спала.

– То есть, Эдем разрастается каждый раз… – задумчиво заговорил Ньютон.

– Каждый раз, – продолжил за него пленник. – Как подобные вам приходят разорять локации. Вы воруете артефакты, а локации как-бы проваливаются под мир снов, в Эдем, и образуют новую реальность.

– Брехня, – вмешался всё-таки Гуру, плюнув кашей от возмущения и, утерев губы ладонью, добавил. – Это западня, а не новая реальность. Ещё одна ловушка мира снов. Чтобы авантюристы вроде нас сгинули здесь и больше не лезли, куда не нужно. Эдем – это никакая не реальность! Это всего лишь состояние крайне глубокого сна, из которого сложно выйти. И только!

Почти минуту никто не решался ввязываться в спор, как вдруг Корвич ехидно улыбнулся.

– Да неужели? – протянул он.

Гуру бросил на него недобрый взгляд.

– Тогда как ты объяснишь чувство голода? – нахальным тоном продолжил расспрашивать учителя бывший ученик. – Слабость, сонливость, боль? Как ты всё это объяснишь?

– Я уже объяснил, – ответил Гуру. – Обычная психосоматика. Разум верит – тело чувствует. И наоборот.

– Но почему фрукты на деревьях съедобные?

– Биас – создатель этого места, воображал их съедобными, – в голосе Гуру сквозило нетерпение. – Вот они и для нас съедобные.

– А как ты объяснишь это? – Корвич указал в небо, где всё ещё кружил одинокий орёл.

– Что именно? – нехотя взглянув на птицу, спросил Гуру.

– Они живые! Птицы, звери, деревья! По-твоему, они тоже проекции, созданные тем, кому принадлежало это место?

– Именно!

Ньютон с Хосе перебегали глазами с одного спорщика на другого.

– Тогда скажи, почему они имеют свою собственную волю? – не унимался Корвич. – Живут, охотятся?

– Да с чего ты взял, что у них есть воля? – вскипел Гуру.

– А с того, что после смерти человека все созданные им проекции одушевлённых существ исчезают вместе с ним! Тебе ли не знать! – серые глаза пленника блеснули странным воодушевлением. – Если мы всё ещё в мире снов, то есть в его «западне», как ты говоришь, тогда почему нас повсюду окружает жизнь?

– Да нет здесь никакой жизни! – Гуру окончательно рассвирепел и телом подался на Корвича. – Не неси ересь, идиот! Всё вокруг – иллюзия, чтобы мы никогда больше не проснулись! Птицы, звёзды, фрукты, – учитель замахал вилкой в разные стороны, отчего Хосе с опаской отпрянул от него. – Зверушки, ящерицы, гигантские грибы – всё просто очень искусная иллюзия, которая играет с нашим сознанием!

– Да? – Корвич скалился самоуверенной златозубой улыбкой. – Тогда зачем ты ешь? А? Ну, раз ты знаешь, что всё это иллюзия – попробуй не есть! И посмотрим, что с тобой станет через два-три дня.

– Я же сказал: психосоматика! Ты знаешь, что это такое, тупица?

– Знаю. Дешёвое словечко, которым…

– Просто это очень убедительная иллюзия! – не дал договорить ему Гуру. – Настолько убедительная, что даже зная об этом, мы не можем пересилить своё сознание, пока не найдём колодец и не почувствуем живую энергию мира снов.

– А смерть – это что тогда? Тоже иллюзия?

– Если убедить мозг в смерти, он отключится. А без мозга тело не живёт.

– Эх, Гуру, Гуру, – Корвич сокрушённо покачал головой. – Ты как сновидец – видишь то, во что веришь, но не веришь тому, что видишь. Циничный старик. Ищешь подоплёку там, где её и нет. И всему даёшь абы какое объяснение, лишь бы казаться учёным в глазах своих прихвостней.

От последних слов даже смуглый Хосе оскорблённо покраснел, как помидор, и едва не бросился на пленника с вилкой. Но Ньютон вновь остановил его.

Гуру недолго пилил взглядом Корвича, а затем, без обиды или гнева, а лишь с разочарованием, ответил:

– А ты, сопляк, как был бездарем, так им и остался, – он обмакнул галету в жир, размазанный по банке, и закинул в рот. – Я думал, ты чему-то научишься с годами, но нет. Бездарный и ленивый мальчишка, летающий в облаках… Уверен, будь я хоть трижды Гуру, перед смертью меня будет мучать вопрос: как ты вообще выжил в мире снов с таким легкомыслием?

Улыбка сошла с лица Корвича, и его взгляд, как и сиплый голос, неожиданно похолодел:

– Выжил, потому что вовремя перестал быть твоим прихвостнем. И потому что ты не успел принести меня в жертву, как остальных.

Гуру презрительно ухмыльнулся в один бок и, ничего не ответил, только стал активнее наполнять рот хлебными крошками.

Ньютону показалось, что на этом спор закончится. Но Корвич по-прежнему не отрывал от учителя злого взгляда, из-за которого стал похож на одичалого пса, готового к прыжку.

– Напомнить тебе, – произнёс он вдруг проницательным тоном, от которого челюсти учителя замерли. – Напомнить тебе, что ты сделал с Жаком и Бромом?

Неожиданно лицо Гуру ожесточилось. Внезапно учитель отбросил консервную банку в сторону и кинулся на пленника так стремительно и свирепо, что по случайности едва не зашиб Хосе. Он схватил Корвича за шиворот и рывком приподнял с камня. Галета и жестянка вывалились из связанных рук.

– И за каким чёртом я не прикончил тебя? – сквозь зубы выдавил Гуру прямо в лицо Корвичу.

Тот сморщился, закусал губы в беспомощной злобе, но глаз в сторону не отвёл.

– Будешь меня злить, – прошипел Гуру. – Сломаю ноги и оставлю здесь. Заодно проверишь, насколько это место реально!

Он рванул Корвича на себя и отпустил так резко, что тот упал лицом в грубый солончак и через секунду отчаянно взвыл. Гуру ушёл прочь собирать рюкзак.

Пленник возился в пыли, жмурился от жгучей боли, шипел сквозь слюни и покачивался взад-вперёд, не отводя рук от лица.

– Да ладно тебе, гринго, – принялся неумело, но с неожиданной искренностью утешать его Хосе. – Подумаешь – упал.

Ньютон продолжил жевать галету, но, увидев лицо Корвича, потерял всякий аппетит. На уродливый шрам, всё ещё сочащийся гноем и лимфой, налипла грязь, и сквозь эту буро-жёлтую корку струпьев проступили тёмно-красные капельки. Кровь сгущалась, стекала по лицу и окропляла истрескавшуюся землю. Хосе тоже поморщился и отложил недоеденный паёк.