Вендетта, или История всеми забытого - Мария Корелли

Я смотрел сквозь железную ограду с лихорадочным любопытством зрителя, наблюдающего за поднятием занавеса перед последним актом трагедии. Небо вновь расколола вспышка молнии, на мгновение высветив вдали очертания мраморного склепа Романи. Там драма началась – где же она закончится? Медленно, очень медленно перед моим мысленным взором предстало лицо моей умершей дочери, казавшееся таким юным и серьезным, когда на него снизошла спокойная и не по-земному мудрая улыбка смерти. И тут меня охватила какая-то странная жалость, сожаление о том, что ее тельце будет лежать не в склепе, а под мокрой землей, омываемой потоками дождя. Мне захотелось поднять ее с холодного ложа, перенести в какое-то прибежище, где есть свет, тепло и веселье, согреть в своих объятиях и вернуть к жизни. И, пока мой ум одолевали эти глупые фантазии, из моих глаз потекли горячие слезы, обжигавшие щеки. Эти слезы принесли мне облегчение: натянутые как струна нервы постепенно успокоились, и я мало-помалу пришел в себя. Отвернувшись от манивших меня надгробий, я сквозь ревущую грозу зашагал обратно в город, на сей раз с уверенностью и осознанием того, куда иду. К гостинице я подошел уже за полночь, но для Неаполя это не поздно, так что ни мое неурочное появление, ни моя грязная и мокрая одежда не вызвали любопытства толстого швейцара-француза.

– О, Боже мой! – вскричал он. – Такой достопочтенный мсье – и ему в грозу было нечем укрыться! Почему мсье не послал за своим экипажем?

Я оборвал эти восклицания, положив ему во всегда бывшую наготове руку пять франков, и заверил его, что прогулка в такую погоду доставила мне массу новых ощущений. Он в ответ улыбнулся и принялся поздравлять меня с тем же пылом, с которым только что меня жалел.

Когда я дошел до своих апартаментов, мой камердинер Винченцо уставился на мою мокрую растрепанную одежду, но тактично промолчал. Он быстро помог мне сменить промокший костюм на теплый халат, затем принес бокал горячего портвейна с пряностями, однако выполнил эти обязанности с такой непроницаемой серьезностью, что я внутренне улыбнулся и вместе с тем восхитился сдержанностью этого человека. Уже собираясь отойти ко сну, я бросил ему наполеондор[4]. Он посмотрел на него задумчивым и вопрошающим взглядом и спросил:

– Его сиятельство желает что-то купить?

– Ваше молчание, друг мой, вот и все, – смеясь, ответил я. – Поймите, Винченцо, и вам, и мне будет лучше, если вы будете безоговорочно выполнять мои распоряжения, не задавая вопросов. Счастлив слуга, который, каждый вечер видя своего хозяина пьяным, рассказывает всем, что никогда не служил у такого трезвого и обходительного господина! Вот ваша роль, Винченцо, играйте ее должным образом, и мы никогда не поссоримся.

Он мрачно улыбнулся и без единого слова положил в карман золотой – как истинный тосканец, каковым он и был. Сентиментальный слуга, чьи возвышенные чувства не позволяют ему принять дополнительные чаевые, – полный вздор, уж будьте уверены. В такое я никогда не верил. Труд всегда требует оплаты, а что в наш век сложнее, чем быть честным? Так уж легко молчать о чужих делах? Подобные геракловы подвиги заслуживают награды! Слуге, которому щедро сыплешь поощрения в дополнение к его жалованью, можно доверять, если же ему недоплачивать, то никакие небесные и земные силы не заставят его держать язык за зубами.

Оставшись наконец один в своей спальне, я не стал сразу ложиться. Я снял темные очки, так верно мне служившие, и с некоторым любопытством посмотрел на себя в зеркало. Я никогда не разрешал Винченцо заходить ко мне в спальню ночью или утром до того, как оденусь, чтобы он не застал меня без этого неотъемлемого элемента моего нового образа, поскольку в этом случае, полагаю, даже его вышколенное самообладание могло бы поколебаться. Ведь, лишившись дымчатых очков, я выглядел бы таким, каким был на самом деле, – молодым и энергичным, несмотря на седые волосы и бороду. Мое лицо, прежде осунувшееся и усталое, теперь округлилось и приобрело здоровый цвет, в то время как мои глаза, зеркало души, сверкали ясностью и огнем природного здоровья и физической силы.

Задумчиво глядя на свое отражение, я гадал: как получилось, что я не выглядел больным? Душевные страдания, которые я постоянно испытывал, хоть и сопровождались неким мрачным удовлетворением, обязательно должны были оставить на моем лице неизгладимый след. Однако известно, что люди с ввалившимися глазами и выражением безысходности на землистом лице не обязательно находятся в бедственном положении. Куда чаще они страдают от разлития желчи или несварения желудка и не знают более тяжких горестей, чем неспособность утолить свой аппетит произведениями кулинарного искусства. Человек может быть наделен большой физической силой и безупречным телосложением, его лицо и внешний вид могут свидетельствовать о его полной внутренней гармонии. При этом нервы его могут находиться в напряжении и он способен испытывать куда большие душевные страдания, чем если бы его тело медленно резали на части зазубренными ножами. И все же это не оставит у него на лице никаких следов, пока его кровью и плотью правит молодость.

Так это происходило и со мной, и я думал, что бы она – Нина – сказала, если бы увидела меня без маски, таким, какой я есть, в тишине моей спальни. Эта мысль породила еще одну, при которой я мрачно улыбнулся. Я обручен! Обручен со своей же женой и во второй раз помолвлен с одной и той же женщиной! Какая же разница между этими и моими первыми ухаживаниями за ней! Кто тогда был большим глупцом, чем я – обожающим, страстным и преданным? И кто теперь более зловеще устремлен, кто холоднее и безжалостнее меня? До кульминации моего отмщения оставалась пара шагов. Я смотрел в будущее, как смотрят в бинокль на море, и видел надвигавшуюся, словно корабль-призрак, развязку. Она приближалась не быстро и не медленно, но неотвратимо и безмолвно. Я мог просчитать каждое событие и очередность его наступления и знал, что мне не стоило опасаться неудачи. Сама природа – солнце, луна и звезды, смена времен года – все, похоже, способствовало восстановлению справедливости. Двуличие человека может на некоторое время помочь сокрытию истины, однако в конце концов правда всегда восторжествует. Однажды решившись, твердо следуйте к достижению своей цели, и вы с удивлением увидите, как все вокруг способствует этому, если только вы не поддадитесь внутренней слабости, заставляющей вас колебаться. Знаю, что прежде я был слаб, очень слаб, иначе бы жена и лучший друг меня не одурачили. Но теперь мне передалась сила живущего внутри меня демона. Моя рука уже железной хваткой вцепилась в две никчемные, лживые жизни, и я поклялся не знать отдыха и не отступать, пока не свершится возмездие. Поклялся! Свидетелями моей клятвы стали земля и небо, и теперь они взывали к ее неукоснительному исполнению.

Быстро наступила зима, или то, что неаполитанцы считают зимой. Еще через некоторое время воздух наполнился несильным холодом и промозглой влажностью, которые, будучи недостаточными для бодрящего морозца, значительно снизили темп жизни и угнетающе повлияли на настроение жителей города. Однако смена времени года не очень-то подействовала на их беспечное, веселое отношение к жизни: люди пили больше горячего кофе, чем обычно, и согревали ноги танцами от полуночи до самой зари. Холера отошла далеко в прошлое, уборка города и профилактические меры, о которых так много говорили и которые советовали соблюдать, дабы не допустить очередной вспышки в следующем году, были забыты, и смеющиеся толпы легко перепрыгивали через могилы умерших, словно это были источавшие аромат цветочные клумбы. «Сегодня! Сегодня!» – вот что все кричали. Неважно, что случилось вчера или что произойдет завтра, – оставьте это всем святым и Мадонне! В конце концов, в этом безрассудстве присутствовало некое рациональное зерно, поскольку корень всех самых горьких бед человечества кроется в пагубной привычке оглядываться в прошлое или смотреть в будущее и никогда полноценно не жить сегодняшним днем. К тому же приближался карнавал, который хоть и лишился многих своих лучших, самых привлекательных черт, по-прежнему прокатывался по улицам Неаполя с каким-то красочным безумием, которым в свое время сопровождались празднества в честь бога Бахуса.