Птица в клетке - Кристин Лёненс

– Я запрещаю тебе прикасаться к этому цвету.

Издевательски наблюдая за моим недовольством, она скручивала тюбик, пока на палитре не образовалась черная клякса. Еще один проницательный взгляд на мой глаз – и она стала тыкать в эту лужицу концом деревянной ручки, а после с мстительной жестокостью изобразила, насколько я понял, зрачок. Не в силах больше терпеть, я стал поднимать разложенные на полу холсты и бросать их в сторону камина. Похоже, это немного сбило с нее спесь, особенно когда я принялся ломать ногой деревянные подрамники и скатывать холсты, как поникшие паруса.

– Ты не имеешь права! – взвилась Эльза, накрывая нос и подбородок молитвенно сложенными ладонями.

– Это мой дом, и я в своем праве!

– Но я тебе не пленница, понятно? Захочу – и уйду!

– Уйдешь навстречу смерти?

– Да хоть бы и навстречу смерти! Это будет моя смерть, моя, а не твоя!

– Тебя никто не держит.

Я вел себя так, будто она перестала для меня существовать: выгреб все, что было в карманах, – спички, напоминавший мне Землю голубоватый камешек, рецепты – и стал с преувеличенным вниманием изучать каждый предмет, надеясь, что она пойдет на попятный. Сверля меня недоверчивым взглядом, она не шелохнулась, но стоило мне вдохнуть полной грудью, как Эльза раскусила мою уловку и бросилась к дверям. Я ринулся следом, поймал ее за локоть и, не помня себя, вдавил в стену. У меня и в мыслях не было ее запугивать, но мною владело отчаяние.

– Это касается не тебя одной! Покончишь с собой – и тем самым убьешь меня! Твоя смерть – это моя смерть! Твоя жизнь – это моя жизнь! Мы связаны одной судьбой, мы прокляты, как ты не понимаешь? Мы – как сиамские близнецы! Один без другого погибнет!

Раз за разом Эльза пыталась вырваться, но сил не хватало, и она только твердила:

– Отстань! Выпусти меня из этой двадцатикамерной тюрьмы! – Ей просто хотелось меня убедить, что она нужна мне больше, чем я – ей.

В конце концов я дал ей то, к чему она стремилась в действительности: сгреб ее в охапку, чтобы приковать к месту, после чего она мало-помалу перестала дергаться и объятия стали, если можно так выразиться, более обоюдными.

Пока Эльза бросала мне вызов, она была игривой, своенравной, независимой. Теперь она стала совсем другой: нежной, покорной, зависимой от меня. В ее взгляде сквозило сострадание, карие глаза смягчились и наполнились слезами. Мне пришлось спросить себя, которая же из этих двух женщин – настоящая, а которая – самозванка.

– Я готовила сюрприз, – выговорила Эльза, кивая на мольберт. – Для тебя. Если не откажешься. – Она шмыгнула носом и сморгнула слезы.

Я посмотрел мимо нее, на заднюю сторону подрамника. Что же она написала? Мой портрет? Или она издевается? Я боялся двинуться вперед, чтобы она меня не опередила, а потому не ослаблял хватку и, удерживая Эльзу подле себя, застыл перед холстом.

Неоконченная картина была проста, как детский рисунок, но, несомненно, имела какое-то отношение к тому, что сейчас произошло между нами. Она изображала контур дома, а в нем – две фигурки из палочек, стоящие бок о бок лицом к зрителю. Я оказался перед мужской фигуркой, более высокой из двух, а она – перед женской… Может, это было простое совпадение, а не умелое манипулирование с ее стороны? Вначале создавалось впечатление, будто они держатся за руки, но нет. Их руки пересекались на уровне запястий, а потом расходились в стороны, так что мы не держались за руки, вовсе нет: мы были скованы наручниками. И это более или менее соответствовало тому, что происходило в тот миг: я крепко сжимал ее запястье. Мое лицо, еще не выписанное, а потому пустое, смотрело перед собой одним глазом – широко распахнутым, любознательным, голубым, – который, казалось, изучал меня столь же внимательно, как я – его. Что же отсюда следовало? Что я – какой-то тиран, удерживающий ее насильно? Или что истинная власть принадлежит ей, а я, как щенок, привязан к ней своими чувствами?

– Ты… тебе… нравится? – невинно пролепетала она.

Вскоре после этого я ворвался в ванную комнату и увидел, что Эльза, розовая и скользкая, снова принимает ванну. Чтобы понежиться в пене, она вылила в воду полфлакона шампуня, хотя я сто раз требовал так не делать. Видимо смутившись от собственной расточительности, она стала пригоршнями зачерпывать пену и мылить голову. На плечах у нее пена лежала пышным руном, и мне вспомнилась басня Эзопа, слышанная в детстве от бабушки: «Волк в овечьей шкуре», – этот зримый образ породил у меня в душе еще больше дурных предчувствий.

Не стану повторять те глупости, которые я тогда наговорил, – честно сказать, просто стыдно. Ограничусь тем, что я попрекнул ее той картиной и обозвал интриганкой, и наша перепалка выросла до суровых двухчасовых испытаний. Ее ответы сами по себе дают представление о выдвинутых мною безумных обвинениях. Она сказала, что евреи никогда не посягали на германскую кровь, что евреи предпочитают жениться на своих и что еврейских родителей уязвило бы любое другое устремление их чада. А потом поклялась своей головой (надумай она поклясться моей, я бы не поверил), что это чистая правда. Кроме того, ей виделась некая ирония в Нюрнбергских расовых законах, запрещающих браки между арийцами и евреями, хотя в те времена евреи даже не помышляли о смешанных браках. Она упомянула их вклад в сокровищницу знаний: особый календарь, лунный и с тринадцатью месяцами, гораздо древнее григорианского (оказалось, это название нашего); согласно ему, на дворе стоял 5707 год (посчитав на пальцах, она сначала сказала 5706-й, потом 5708-й). Как христиане делятся на католиков, протестантов, баптистов, квакеров и прочих, так и среди иудеев, насколько я понял, есть ортодоксы, хасиды, приверженцы консервативного, реформистского и других течений. Топливо для нового взрыва: христианство и ислам произошли от иудаизма! Но хлеще всего стало ее заявление о том, что Иисус, Дева Мария, Иосиф и все двенадцать апостолов были евреями! Уж не знаю, какими измышлениями ее напичкали, но это было уже слишком: у нас вспыхнул ожесточенный спор, притом что я не относил себя к истово верующим. Эльза продолжала сыпать историческими подробностями, но потом я уже не мог больше слушать про скитания по пустыне, хоть реальные, хоть вымышленные.

Ее рассказы улеглись у меня в голове не вдруг. Почему-то все, что вбила тебе в голову начальная школа, оставляет неизгладимый след; вытравить это из памяти не получается – можно только перерасти. Накопленный багаж напоминает древесные кольца: в них год за годом отражаются – последовательно – наши мнения, сомнения и убеждения. Природа не фиксирует эти противоречивые мысли: одна за другой они спрессовываются и образуют наш ствол – компактный, однородный на срезе отпечаток прошлого.

Закончилось все прискорбно: чтобы заплатить налоги на наследство, мне пришлось выставить на продажу мебель. По неопытности я сделал распространенную ошибку – сказал правду, а нужно было либо заявить бургомистру, что родители при жизни передали дом в мое распоряжение, либо задействовать старые связи, чтобы снизить официальную стоимость. Эта общая практика (в делах о наследовании учитывались как теория, так и прецеденты) именовалась по иронии судьбы словом «хуцпа», которое в приблизительном переводе с идиш означает «ловкачество». Мог ли я предположить, что государство возьмет на заметку все, от папиных золотых запонок (которые носил я) до портрета моей бабушки в шестнадцатилетнем возрасте. Поскольку часть маминых украшений я отдал Эльзе, кое-какие ценности, к счастью, не попали в опись. Единственной альтернативой было заложить дом, но бабушкин нотариус предупредил, что при нарушении мною графика выплат по закладной банк сможет на законных основаниях продать недвижимое имущество, оставив меня на улице.