Птица в клетке - Кристин Лёненс

В храм вошла группа американских туристов – вероятно, приехавшая в гости родня кого-то из оккупантов. Их громкий шепот я разбирал лучше, чем латынь: идя по проходу, они восторгались деревянной резьбой («Что за прелесть эти младенчики, вырезанные на скамьях») и шпалерами («Надо же, у них сохранились эти потрясающие старинные ткани»), а одна по-матерински заботливого вида женщина призвала: «Ой, вы только посмотрите: там кого-то отпевают!»

На церковном кладбище махали лопатами могильщики. Для них это была привычная несложная работа. Бабушкино имя и год рождения были давным-давно выбиты на дедовом гранитном памятнике, и пробел на месте второй даты обещал, что дед не будет вечно томиться один. Под летним солнцем я домысливал заключительное свидетельство их воссоединения:

И про себя думал: прекрасно, когда супругов хоронят вместе. Это создает иллюзию полного счастья и вечной отрешенности от остального мира.

После того как умерла Пиммихен, а Эльза побывала на грани смерти, я по ночам пять-шесть часов метался в кровати, а если засыпал, то не более чем на пару часов в сутки. Меня преследовал страх вновь обнаружить Эльзу без чувств. От краски у нее между зубами пролегли темно-зеленые линии; как я ни старался отскрести их булавкой, следы все равно оставались. Она то и дело жаловалась, что у нее болит живот и не гнутся суставы. Под глазами обозначились тонкие, слегка набухшие, как прожилки листа, сосуды, отчего она в любое время суток выглядела измученной.

Внятного объяснения причин ее поступка я так и не услышал; ну, не знала она, что ее к этому подтолкнуло, просто сделала то, что сделала, вот и все. Сидя в изножье кровати, она устремляла взгляд на стены, на потолок, на пол – куда угодно, только не на меня, а я кричал:

– Почему, почему? Приведи хотя бы одну причину: почему?!

– А почему нет? По какому праву я должна жить? Что в этом толку, если погибли сотни, тысячи, миллионы, и в их числе – мои самые близкие?

Я мог задавать ей сколько угодно вопросов, но в ответ получал только встречные вопросы – этим искусством она владела в совершенстве. Прикидывалась дурочкой, если хотела закрыть тему, начинала умничать, чтобы ввязаться в спор, а иногда прислонялась к стенке, легко сыпала изречениями на мертвых языках и толковала их к своей выгоде или же отчеканивала какие-нибудь витиеватые математические законы, выведенные древними чудилами за «икс» тысяч лет до зарождения научно-технических знаний.

Несколько минут я расхаживал туда-сюда, пиная кипу грязных вещей и постельного белья, при посредстве которой Эльза без слов напоминала, что пора заняться стиркой. Мне в глаза бросилось нечто блестящее: оказалось, это приколотая к блузе фамильная брошь, подаренная мной Эльзе. Расхаживать стало невмоготу: со всех сторон передо мной угрожающе смыкались стены. Едва держась на ногах от головокружения и тошноты, я замер посреди комнаты и выговорил:

– Эльза… Выслушай… Мне нужно сделать одно важное признание. Ничего не говори, пока я не закончу. – Посмотрев на себя умными карими глазами Эльзы, я понял, что выгляжу полным убожеством. – Так вот, Эльза… Я уверен, что все это время тебе хотелось бы находиться где-нибудь в другом месте, а не здесь, рядом со мной, в моем доме, и ты, скорее всего, мыслями уносилась далеко. Я старался создать для тебя все условия, делал все возможное, чтобы тебе угодить, но, боюсь, этого оказалось мало. Да, тебе здесь плохо.

Втайне я понадеялся, что она возразит, но нет; тогда я стал наклоняться за охапками мятых вещей, чтобы при каждой фразе швырять их в корзину, – так мне легче думалось.

– Ты не представляешь, с какими чувствами я по утрам открываю твою дверь. У меня разрывается сердце. Я един в двух лицах: глупый мальчишка-прислужник, который повинуется каждому твоему приказу, и в то же время некто другой: тот, кто хочет прижать тебя к себе и не отпускать. Я люблю тебя, Эльза. Люблю сильнее, чем себя, и докажу это, потому что хочу дать тебе счастье, которое осчастливит и меня. Подозреваю, что мои слова для тебя ничего не меняют. Для тебя, как видно, я – не более чем кусок хлеба с маслом, стол и дом, залог выживания…

Она подняла руку и равнодушно произнесла:

– Вынуждена тебя прервать.

– Не перебивай! Правда в том, что я тебе не нужен! Нисколько! Но прежде чем я скажу остальное, постарайся понять: все, что я делал до этой минуты, делалось только потому, что я тебя люблю, пусть даже это было неправильно, поскольку мои поступки основаны на лжи. А истина в том, что я ничуть не помогаю тебе, я тебя разрушаю. И недавний случай… других доказательств не требуется. Я давно должен был тебе сказать…

Она бросилась ко мне на шею:

– Не надо ничего говорить. Ты ни в чем не виноват!

Я чуть не задохнулся:

– Ну как же… это моя вина, я виноват в том, что…

– Нет, нет! – Она зажала мне рот ладонью. – Ты всегда поступал со мной по-доброму. А я в тебе сомневалась. И пока не потеряла сознания, думала: если он солгал мне о войне, если побег все же возможен, я сделала первый шаг к свободе. Он непременно отвезет меня в больницу или куда-нибудь еще, чтобы только спасти. Спасти меня… я думала только о себе.

Ее глаза светились сочувствием, а мои забегали от предчувствия неминуемой беды. Тряхнув головой, я начал мало-помалу, размеренно и строго раскрывать свой обман, но Эльза больно зажала мне рот и быстрым упреждающим взглядом приказала умолкнуть.

– Все эти годы я была эгоисткой, – сказала она. – Ты совершенно прав: я думала только о своих бедах, совершенно не считаясь с тобой. – Свободной рукой она провела по моему шраму. – Но достаточно было просто на тебя посмотреть! Ты сполна хлебнул горя и невзгод, однако никогда не жалуешься! За столько лет ты ни разу не обратился к врачу, но при этом потакал каждому моему капризу, не жалея денег. Не спорь, Йоханнес, при такой доброте…

Я высвободился и хотел возразить, но она была настроена решительно:

– Нет! Молчи! Тебя никто не перебивал! А теперь мой черед высказаться.

Я был поражен ее небывалым напором. Вероятно, она и сама поняла, что раскрыла неведомую мне часть своей натуры, а потому, продолжив, заговорила более мягко, чем когда-либо прежде:

– По сравнению с другими я легко отделалась, разве не так? Благодаря тебе я выжила и уцелела под защитой этих стен. А что я сделала для тебя в ответ? Ты вправе винить меня в смерти своих родителей. Вот так-то. Они погибли из-за того, что в их доме находилась я, из-за того, что я выжила, что продолжала существовать, что когда-то появилась на свет. Если начистоту, я не уверена, что смогла бы вот так, как твои отец с матерью, рисковать своей жизнью ради чужого человека. Пойми, за долгие годы, проведенные здесь, я много чего передумала. Я была бы не способна к такому самоотречению. Знаешь, каково мне было жить с этой маленькой мыслишкой? Как она терзала меня изо дня в день, подобно впившемуся в ухо и в глаз птичьему перу. Кукушка! У меня такое чувство, будто я вытолкнула теплых, пушистых птенцов из их собственного гнезда. Я холодная, жесткая и бесчувственная, потому как откровенно радуюсь, что сама осталась в живых.