Формула творения - Евгений Хейсканен

— Послушай, Артур. Я лично начинаю подозревать: не было ли скрытого соперничества между главарями нашей любимой банды? Мне кажется, Фироз стремился не слишком-то много времени уделять безопасности своего соратника по преступному дуумвирату в период его карельской одиссеи. Рассуждал так — поймают, так и ладно, убьют — не жалко! Однако Гармов все-таки ушёл от погони. Может, Фироз рассчитывал на собачью преданность Лаукгалса, в которой они все ошиблись. Дескать, латыш по-любому доставит ему, Фирозу, сведения, выбитые из тебя в сельском подвале. Так что обойдёмся и без Гармова. Денежки теневого олигарха уже вовсю были в деле, а без них Гармов Акджару становился не так уж и необходим. Во всяком случае — заменим. До решительного мероприятия времени осталось немного, так что Фирозу скорее всего хотелось забрать всю славу подвига себе. Кроме того, настоящий вождь должен быть всегда один. Как царь.

— Очень может быть, — отозвался немного запыхавшийся от быстрой ходьбы Артур. — Кстати, бегство Айвара Лаукгалса — не было ли оно, скажем так, стимулировано намёками со стороны Гармова, желавшего отколоть от Фироза столь опасного «инсайдовского» агента, вбить клин между Лаукгалсом и организацией, тем самым сохранив карт-бланш в игре со своим союзником-соперником? Мол, негодяй удрал, но мне стоит промолвить лишь слово — и он пойдёт на Фироза войной или же выдаст опасную для него конфиденциальную информацию.

— Ты прав. Я тоже уверен, что демарш Лаукгалса был задуман не им одним. Наверняка там поработал Вильям Гармов, тонко намекнувший латышу о готовящихся чистках в далёких от неприкосновенности рядах «Инсайда». Инициатором чисток, естественно, выставлялся Фироз. В результате проиграли они оба, потеряв одного из лучших своих исполнителей. Но как пелось в песне: «мы за ценой не постоим». Цена сейчас не важна вождям «Инсайда». Была бы достигнута цель.

Полюбовавшись на самый высокий в Европе 140-метровый фонтан Же-Д’О, бьющий со дна Женевского озера и выбрасывающий полтонны воды в секунду со скоростью 200 км/час, пройдя по увитым многочисленными розами приозёрным бульварам, они свернули от сиявшего голубизной Женевского озера в глубь городских кварталов. Сделав небольшой крюк, миновав Русскую православную церковь и Музей искусств и истории, друзья подошли к Парку бастионов, окружённому множеством женевских достопримечательностей, одной из которых являлся Музей Руссо, открытый в родном доме писателя, тоже являвшегося женевцем. Именно здесь на одной из небольших улочек проживал друг Александра Покрова — французский физик, швейцарский эмигрант и бывший тайный агент КГБ Огюст Венсан.

Беззаботное и высокое женевское небо подёрнулось первой вечерней поволокой. Начинало темнеть. Оглянувшись на пороге подъезда на спокойную, осенённую вереницей растущих теней улицу, они вошли в аккуратный подъезд. Артур не без робости позвонил в дверь, почти не надеясь на успех. Хрипло задребезжал звонок. Было мало шансов на то, что в квартиру старика для них гостеприимно распахнётся дверь. Но чудо свершилось. За простой деревянной дверью, помнившей, быть может, и самого Руссо, раздалось покашливание и послышались неторопливые шаркающие шаги. Глазка на двери не наблюдалось, и Салмио ожидал, что Венсан, по крайней мере, пожелает осведомиться о личности визитёра и цели его прибытия. Однако вопроса не последовало, и дверь, скрипя, приоткрылась. В просвете показалась седая шевелюра и старческое лицо в очках с золотой оправой. Старик Венсан сразу же вызвал у Артура ассоциацию с западноевропейским Санта-Клаусом: та же довольно длинная, но ровно подстриженная, почти белая борода, бодрый взгляд неожиданно ярко-голубых и чуть хитроватых глаз сквозь круглые линзы, уверенная, по в меру широкая улыбка. Не хватало только румянца. На щеках француза лежал оттенок бледности, нос и скулы заострились.

— Bonne soirée,[34]— раздался глуховатый баритон, примешивая к русским словам французский прононс. — Я знаю, кто вы такие. Вы — посланцы России. Проходите, не теряйте времени.

— Здравствуйте, месье Венсан, — ответил парень. — Какая приятная неожиданность — услышать в сердце Женевы русскую речь и особенно от вас.

«Посланцы» проследовали в чисто убранную и просторную гостиную. Окна были закрыты тёмными шторами из габардина, и единственным источником света в помещении являлся старомодный светильник, висевший на оклеенной голубыми в чёрных ромбиках обоями стене.

Венсан уселся в плетёное коричневое кресло и церемонно указал своим спутникам на два точно таких же, стоявших чуть поодаль.

— Мсье Венсан, раскройте тайну, откуда вы так хорошо знаете русский язык. Я, признаться, готовился к беседе на языке глобализации, то есть на английском, — Артур не решался переходить сразу к делу, опасаясь, что своенравный старик может замкнуться в себе.

— Ах, да, глобализация, — мечтательно сказал физик. — Именно ей-то я и обязан знанием языка Фёдора Достоевского. Глобализация сближает народы и страны, роднит чужие и несхожие судьбы. Моя жена была русской, она умерла почти десять лет назад.

Его лицо помрачнело. Задумавшись, почти не замечая присутствующих, Венсан смотрел на обрамлённую серебристой металлической рамкой фотографию ещё молодой темноволосой женщины, поставленную на комод.

— Нас, меня и мою тогда ещё будущую жену, много лет назад познакомил в Советском Союзе ваш дядя. Забавно, но у неё не очень хорошо шёл французский и, поверите ли, я освоил русский, чтобы лучше понимать её. Любовь, подчас, творит чудеса, господа. Вообще-то, мы французы, похожи на вас — русских. Уж простите, что я так, в широком смысле, объединил вас. Так знаете, чем похожи? Мы не любим учить иностранные языки, потому что слишком уповаем на свой родной. На его логос, на его богатство.

Артур вежливо улыбнулся. Велимир сказал:

— Вы — исключение, мсье Венсан.

— Вы ошибаетесь, господин Обрадович. Моя исключительность состоит в другом. Я всю жизнь был идеалистом. Впрочем, таким было почти всё моё поколение, причём по обе стороны «железного занавеса». Одни верили в торжество социалистической справедливости, их оппоненты — в либеральную свободу. Я же верил просто в людей. Верил в науку, в дружбу, в любовь. Что осталось у меня? Старость и разочарование. Нет, нет, на самом деле человек совершенно одинок в нашем мире. Мы рождаемся и умираем одинокими. И только играем в коллективные интересы.

— Мсье Венсан, ваши открытия принадлежат человечеству. И оно этого не забудет. Вы не зря верили в людей, — Артур старался подвести физика к цели их прибытия.

— И что же творят эти ваши люди? Мало им было холодной войны. Радовались бы разрушению Берлинской стены, сближению Запада и Востока. Так нет же, им понадобилось столкнуть их лбами! — раздражённо ответил старик, и его седые пряди возмущённо задрожали.

— Всего-то горстка отщепенцев во главе с двумя властолюбивыми безумцами. Та крупица сильно действующего яда, которая способна убить могучий и цветущий организм, — сказал Артур.

— Могучий да цветущий? — саркастически вопросил физик, и его глаза блеснули холодной синевой. — А не кажется ли вам, господин Салмио, что проблемы человечества коренятся в его, если хотите знать, несовершенстве в целом. Хорошо, если оно только цивилизационное несовершенство, культурное, ну а вдруг — видовое, биологическое?