Мое! - Роберт МакКаммон

— Не знаю. Может быть, вам следовало бы написать об этом книгу.

— Ага, может, я и напишу, — сказал он. — Но ведь на нее тоже понадобится бумага? Понимаете? Порочный круг.

Они некоторое время сидели молча. Холодный ветер усиливался, и его поток донес до Лауры крик ястреба. Марк Треггс встал.

— Раз уж вы здесь, вам стоит посмотреть весь Рок-Сити. Это очень здорово. И в это время года никого здесь нет. Такое чувство, будто все это твое.

— У меня нет особого желания смотреть виды.

— Да, наверное, нет. Что ж, мне надо возвращаться к работе. Вы найдете путь обратно?

Лаура кивнула. Что же ей еще делать? И что она собиралась делать, когда направлялась сюда?

Треггс замялся, держа метлу и грабли.

— Послушайте… Это мало чего сюит, но я вам действительно очень сочувствую. Я думал, что Мэри Террелл мертва, похоронена где-нибудь в безымянной могиле. Никогда точно не знаешь, кто вдруг возьмет да объявится, верно ведь?

— Никогда не знаешь, — согласилась Лаура.

— Верно. Что ж, берегите себя. Плохо получилось, что вы так далеко приехали, и зря. — Он все еще медлил, отбрасывая костлявую тень к ее ногам. — Надеюсь, они найдут вашего ребенка, — сказал он. — Мир вам.

Он сделал знак мира, а затем повернулся и зашагал прочь.

Она дала ему уйти. А что толку? Когда она обрела уверенность, что ее точно не стошнит, она встала. Что же теперь делать? Возвращаться в Атланту. Нет, нет. Она чувствовала, что сегодня ей не под силу вести машину. Наверное, придется найти номер в мотеле, купить себе бутылку дешевого красного вина и пусть оно все провалится. Даже две бутылки. А какого черта?

Она шла за своей тенью по вьющейся дорожке Рок-Сити, и это была тонкая, сжатая тень женщины, раздавленной между прошлым и будущим, и любая дорога, на которую показывала эта тень, казалась безнадежной.

Легла ночь. Осветились коробочки домов. Из их окон исходил свет настольных ламп и телевизоров — квадратики иллюминации, улетавшие назад вдали. Их были тысячи, тысячи жизней текли своей дорогой в темноте вокруг Мэри Террор, ведущей свой фургон среди нескончаемых рядов кирпичных и деревянных домов Линдена. Барабанщик, недавно покормленный и перепеленутый, лежал в новой переносной колыбельке на полу и сосал пустышку. Отопление фургона забарахлило, пыхтя от усилий. Мэри выехала к перекрестку, сбавила скорость, а затем поехала дальше, все глубже в сердце памяти. Ледяной ветер кружил газеты и мусор в свете фар, улицу перешли двое в толстых пальто и шапках с ушами и скрылись в темноте. Мэри ехала, высматривая бакалейный магазин «Каразелла». Ей помнилось, что он был на углу Монтгомери-авеню и Чарльз-стрит, но там оказался стриптиз-бар «Ники». Она кружила по улицам, ища прошлое.

Мэри Террор изменилась. Она коротко подстригла волосы и покрасила их в светло-каштановый цвет с рыжеватым отливом. В тот же цвет она покрасила брови и карандашом для бровей нарисовала веснушки на носу и на щеках. Со своим ростом она не могла ничего сделать, кроме как ссутулиться, но одежда на ней была новая, потеплее — коричневые плисовые брюки, голубая фланелевая рубашка и подбитая овечьей шерстью куртка. На ногах — коричневые ботинки. Ростовщик-испанец в Вашингтонской боевой зоне дал ей две с половиной тысячи долларов за кольцо матери, которое стоило семь, но он не задавал вопросов. Расставшись с матерью, Мэри и Барабанщик жили в номерах, которым чуть ли не буквально подходил термин «клоповник». Однажды холодным утром, в гостинице «Слип-Райт» возле Виллингтона, штат Делавэр, Мэри, проснувшись, обнаружила, что тараканы вовсю бегают по лицу Барабанщика. Она их выловила поодиночке и раздавила пальцами. В следующем мотеле Мэри не понравилась смуглая регистраторша за конторкой. Ей не понравилось, как эта баба глядела на Барабанщика, будто в ее дурацкой башке вот-вот щелкнет выключатель. Мэри не пробыла там часа, потом взяла Барабанщика и опять пустилась в путь. Она останавливалась в мотелях, где брали наличными и не спрашивали документов, где большей частью постояльцами были шлюхи с клиентами, наркоманы и мошенники. Ночью Мэри ставила стул около двери и клала револьвер под подушку, и всегда сначала определяла пути быстрого отхода.

Она чуть не напоролась в забегаловке «Омлет-шоп» около Трентона в штате Нью-Джерси и успела среагировать. Когда она ела блины — «лепешки», как их там называли, — а Барабанщик лежал рядом в своей переносной корзинке, вошли двое легавых. Свиньи сели в кабинке у нее за спиной и заказали завтрак. И тут Барабанщик стал орать, назойливо орать, и не хотел успокаиваться. Его плач перешел в визг, и наконец один из легавых поглядел на Барабанщика и сказал:

— Эй! Тебе что, забыли утром кофе подать?

— Она по утрам всегда не в духе, — с вежливой улыбкой сказала Мэри легавому. Откуда ему знать, мальчик Барабанщик или девочка? Она взяла Барабанщика из корзинки и покачала его, гукая и прищелкивая, и его плач стал затихать. У Мэри стало влажно под мышками, позвоночник прокололо от напряжения. У нее в новой наплечной сумке лежал маленький «магнум».

— Хорошая пара легких, — сказал тогда легавый. — Как подрастет, ей самая дорога в «Метрополитен-Опера».

— Тогда и посмотрим, — ответила Мэри, а потом легавый отвернулся, и опасность миновала. Мэри заставила себя доесть блины, но не почувствовала их вкуса. Затем она встала, уплатила по счету и унесла Барабанщика, а на стоянке плюнула свиньям на ветровое стекло.

Где же бакалейный магазин «Каразелла»? Округа сильно переменилась.

— С тех пор двадцать лет прошло, — сказала она Барабанщику. — Все в жизни меняется, верно?

Она не могла дождаться, когда же Барабанщик подрастет, чтобы он мог участвовать в беседе. О, чему только она и Джек его не научат! Он будет ходячей крепостью в военной политике и философии, и никто на свете никогда не закомпостирует ему мозги. Она повернула направо, на Чемберс-стрит. Впереди вспыхивала мигалка, предупреждая о перекрестке. «Вудрон-авеню», — подумала она. Да! Вот где надо налево! В следующий момент она увидела вывеску, и это был угловой дом, который раньше был «Каразеллой». Там до сих пор был продуктовый магазин, но теперь он назывался «Ловас». Она проехала еще два квартала, свернула направо на Элдермен-стрит и остановила фургон на полквартала дальше.

Вот здесь. Дом отстроили заново. Он был серым и нуждался в покраске. Вокруг теснились другие дома — конструкции, сбитые в кучу без всякого учета жизненного пространства и права на уединение. Она знала, что за домами были крохотные дворики, разделенные заборчиками, и лабиринт дорожек. Да, она хорошо знала эти места, очень хорошо.

— Вот здесь, — — сказала она Барабанщику голосом, в котором слышалось благоговение. — Вот где родилась твоя мама.

Она помнила: это была первая ночь июля семьдесят второго года. В этом доме расположился Штормовой Фронт, готовя акцию у Плачущей леди. Гэри Лейстер, уроженец Нью-Йорка, снял этот дом под вымышленным именем. Лорд Джек знал одного хмыря в Боливии, который поставлял кокаин в сигарных коробках, — из сигар удалялись внутренности и набивались наркотиком. Как раз двумя из этих поставок Штормовой Фронт и рассчитался на черном рынке Нью-Йорка за ассортимент автоматов, помповых ружей, ручных гранат, пластиковой взрывчатки, десяток динамитных шашек и два полуавтоматических «узи». Дом, выкрашенный в те дни в светло-зеленый цвет, был арсеналом, из которого Штормовой Фронт охотился на легавых, адвокатов и манхэттенских бизнесменов, которых они считали винтиками трахающего мозги государства. Штормовой Фронт жил чисто и тихо, музыку включали только тихо и травку не курили. Соседи считали, что ребятки из дома 1105 по Элдермен-стрит — это какая-то странная группа белых, черных и азиатов, но был как раз расцвет лозунга «Все мы — одна семья», и обыватели всего мира брюзжали в своих креслах, но в чужие дела не лезли. Бойцы Штормового Фронта держались с соседями дружелюбно, помогали старикам красить дома и мыть машины. Мэри даже малость подзаработала наличных, сидя с детьми итальянской пары, живущей через улицу. Чин-Чин Омара — студентка-математик из Беркли — давала домашние уроки по алгебре соседскому ребенку. Санчо Клеменса, мексиканский поэт, говоривший на четырех языках, работал продавцом в «Каразелле». Джеймс Ксавье Тумбе, который убил своего первого легавого в шестнадцать лет, подрабатывал поваром в «Королевском обеде» на Вудрон-авеню. Штормовой Фронт слился с соседством, укрывал себя под камуфляжем, ежедневной работы, никто никогда даже не догадывался, что они на своих полуночных совещаниях планировали убийства и взрывы, ловя высочайший кайф от самого сладкого наркотика: ярости.