Европа перед катастрофой. 1890-1914 - Барбара Такман

Сэмюэл Гомперс осуждал политику завоевания чужих земель, считая, что она не только противоречит американским принципам, но и угрожает жизненным стандартам американцев, существующих на зарплату. Он привнес новый тезис в систему доводов антиимпериалистов. Когда на митинге в Чикаго Гомперс заявил, что присвоение Филиппин докажет «неправедность нашей войны», Эндрю Карнеги послал ему телеграмму, поздравив и предложив «вместе спасать республику»97.

Президент Мак-Кинли, поразмыслив и помолившись, принял решение, подсказанное советниками и популярное в партийных рядах: завладеть Филиппинами. Испанским представителям в Париже дали понять: сейчас не время торговаться по мелочам; мы забираем все. Им придется соглашаться или снова воевать. В качестве болеутоляющего средства Испании предложили 20 миллионов долларов. 10 декабря был подписан Парижский договор, передающий суверенитет над Филиппинами Соединенным Штатам с последующей выплатой 20 миллионов долларов после его ратификации. «Мы купили десять миллионов малайцев по цене 2 доллара за голову чохом, в россыпь, – прокомментировал язвительно Рид и добавил, отметив обстоятельство, на которое тогда вообще не обратили внимания: – И никто не знает, сколько нам придется заплатить, чтобы их собрать».

Агинальдо и его сторонники узнали о договоренности с горечью и негодованием, многие не могли поверить в то, что их бывшие освободители и союзники превратились в завоевателей. У них не было организованной армии и современных вооружений, но они приготовились к новым сражениям, не теряя надежды на мирный исход. Они знали об антиимпериалистических настроениях в Соединенных Штатах и думали, что сенат не ратифицирует договор.

На зимней сессии конгресса, открывшейся 5 декабря 1898 года, вокруг филиппинской проблемы разгорелась борьба, более ожесточенная, чем в связи с аннексией Гавайев. Республиканцы во главе с Лоджем пытались набрать необходимые две трети голосов, а противникам экспансионизма достаточно было заручиться поддержкой одной трети сенаторов плюс один голос. В палате представителей Риду предложили сформировать коалицию демократов и республиканцев-антиимпериалистов, чтобы принять резолюцию против договора и обеспечить его фиаско в сенате. Хотя в Вашингтоне уже ни для кого не было большим секретом то, что Рид «недолюбливал» администрацию, он отказался поддержать инициативу. Рид по-прежнему оставался ее «штурманом» и не мог восстать против нее. Роль спикера ему уже досаждала. «Положение Рида безотрадное 98, – писал Лодж Рузвельту. – Он говорит всякие дурные вещи об администрации и ее политике в частных беседах, и я стараюсь избегать его, потому что он мне симпатичен, а его позиция удручает и разочаровывает меня беспредельно».

Общественность была сбита с толку событиями на Филиппинах. Демократы и популисты были убеждены в том, что война на Кубе ведется во имя свободы. Теперь каким-то малопонятным образом она трансформировалась в навязывание своей власти другому народу по праву завоевателя. Америка заняла место Испании. В это неспокойное время американцам оставалось лишь прислушаться к совету, данному Киплингом. 1 февраля 1899 года С. С. Макклур опубликовал в своем журнале его стихотворное увещевание:

Американцы получили заверения в праведности своей миссии. Киплинг удачно совместил ее благородство и бескорыстие. Поэму многократно перепечатывали и цитировали, она успокоила совесть тех, кто опасался сползания страны в империализм.

В Вашингтоне складывалась ситуация, в которой, казалось, побеждали противники договора: республиканцам недоставало одного голоса для его ратификации. Неожиданно в Вашингтон прибыл Уильям Дженнингс Брайан и, к изумлению своих сторонников, призвал их проголосовать за договор 99. Лидер демократов собирался стать знаменосцем партии в 1900 году, он нуждался в новом лозунге и понимал, что империализм может послужить удобным «терновым венцом». Брайан предвкушал, что проблема Филиппин, наделав столько шума, превратится в самую главную движущую силу кампании, но сначала надо было заявить свою позицию. Соответственно, он объявил партии, что не следует выступать против договора. Его указание шокировало многих законодателей. Сенатор Петтигру, «серебряный» сенатор из Южной Дакоты, настолько рассвирепел, что сказал Брайану: «С такими намерениями ему нечего делать в Вашингтоне». Баланс сил был очень шатким, решение проблемы, самой болезненной и значительной после Сецессии, зависело от голосования одного или двух колеблющихся сенаторов. Брайан к тому же высказался в том духе, что ратификация договора поможет закончить войну.

Голосование было намечено на 6 февраля, исход был совершенно непредсказуем, каждая сторона пыталась подсчитать все возможные «за» и «против», и в это время филиппинцы начали войну за независимость. Их отряды в ночь на 4 февраля напали на американцев под Манилой. В Вашингтоне, хотя вести и обострили ситуацию, никто не мог сказать, какой именно эффект они произведут. В петиции, адресованной сенату и подписанной экс-президентом Кливлендом, президентом Гарварда Элиотом и двадцатью двумя другими выдающимися деятелями, имевшими общенациональную известность, выражался протест против ратификации договора, если в него не будут включены положения о недопустимости аннексии Филиппин и Пуэрто-Рико. «В соответствии с принципами, на которых основана наша республика, мы считаем своим долгом признавать права местного населения… на независимость и самоуправление», – говорилось в обращении. В нем также напоминалось: ранее Мак-Кинли заявлял, что насильственная аннексия Кубы была бы «преступной агрессией согласно нашему моральному кодексу», то же самое мы можем сказать сегодня об аннексии Филиппин.

6 февраля в сенате за договор было подано 57 голосов, против – 27: его утвердили с преимуществом всего в один голос. «Это было самое напряженное и ожесточенное противостояние»100, – отметил Лодж. Все хорошо понимали, что решающее влияние оказал Брайан. К тому времени, когда в сенате подсчитали голоса, на Филиппинах погибли 59 американцев, 278 – получили ранения, филиппинцы потеряли около 500 человек. Предсказание Рида о неминуемой расплате за «головы малайцев» начало сбываться.

«Меня тошнит от того, с какой рвотной легкостью страна выплюнула старые принципы при первом же позыве», – написал Уильям Джеймс в частном письме 101. В бостонской газете «Ивнинг транскрипт» он уже менее эмоционально отмечал: «Сейчас мы попираем самое святое в великом человеческом мироздании – желание порабощенного народа освободиться и самому определять свою судьбу». Таких людей, как Джеймс, больше всего печалило то, что они расставались с умирающей «американской мечтой». Америка, писал Нортон, «утратила уникальную роль лидера прогресса цивилизации и заняла свое место в ряду обыкновенных алчных и своекорыстных наций современности»102.