Европа перед катастрофой. 1890-1914 - Барбара Такман

Лига объединила убежденных реформаторов – «независимых», диссидентов разного толка, демократов, все они волей-неволей стали противниками экспансионизма. Ее вице-президентами в разное время были очень уважаемые люди: бывший президент страны Кливленд, его бывший военный министр Уильям Эндикотт, бывший министр финансов и спикер Карлайл, сенатор «Питчфорк Бен» Тиллман, президент Станфордского университета Дэвид Старр Джордан, президент Мичиганского университета Джеймс Б. Эйнджелл, Джейн Аддамс, Эндрю Карнеги, Уильям Джеймс, Сэмюэл Гомперс, председатель Американской федерации труда, многие конгрессмены, церковные деятели, профессора, юристы, писатели. Новеллист Уильям Дин Хоуэллз назвал войну «самым отвратительным бизнесом»84. Когда его приятель Марк Твен возвратился из длительной зарубежной поездки, он тоже вступил в лигу. Помимо газеты Годкина «Ивнинг пост», ее добровольными рупорами были бостонская «Геральд», балтиморская «Сан», спрингфилдская «Рипабликан»; поддерживали лигу и две республиканские газеты – бостонская «Ивнинг транскрипт» и филадельфийская «Леджер».

У антиимпериалистов замечался один серьезный недуг, проистекавший из проблем с неграми после гражданской войны и заключавшийся в том, что они настороженно относились к перспективе прибавления цветного населения. Ничего хорошего нам не принесет, писал довольно грубо Годкин в «Нейшн», «подневольный менталитет невежественных и неполноценных рас»85, с которыми американцы не могут иметь ничего общего, «если исключить особые интересы проходимцев и коррупционеров». Карл Шурц использовал аналогичные аргументы 86 в отношении канала, заявляя, что империалисты, почувствовав вкус к экспансии, будут настаивать на том, чтобы по обе стороны канала была американская территория, и аннексируют страны «с населением 13 000 000 испаноамериканцев с примесями индейской крови», которые пошлют в конгресс двадцать сенаторов и пятьдесят или шестьдесят членов палаты представителей. Гавайи, где цветное население преобладало, представляли такую же угрозу.

Антиимпериалисты не смыкались с популистами, последователями Брайана и прогрессистами, которые появятся позже. Эти группы отвергали постоянные армии, большой флот и зарубежные авантюры. В теории они были антиимпериалистами, антимилитаристами и даже не любили Европу, но горели желанием сокрушить Испанию – жестокого европейского тирана, попирающего свободу у порога Америки. Брайан призывал к войне столь же громогласно, как и Теодор Рузвельт, и в порыве искреннего подобострастия назначил себя полковником 3-го добровольческого отряда Небраски, правда, слишком поздно для участия в реальных боях на Кубе. Особой воинственностью отличился молодой юрист из Индианаполиса, в свои тридцать шесть лет уже прославившийся политическим красноречием и вскоре ставший лидером прогрессистов. С такой страстью, наверное, еще никто не выражал имперские и шовинистические эмоции. Подобно Брайану, Альберт Беверидж обладал опасным даром ораторского искусства, симулирующего способность мыслить и даже действовать. Перспектива войны возбуждала его 87.

«Мы – раса завоевателей, – провозгласил он в апреле в Бостоне еще до победы американцев в Манильском заливе. – Мы должны подчиняться зову крови и захватывать новые рынки и, если необходимо, новые земли…» По велению Всевышнего, «низменные цивилизации и разлагающиеся расы» должны исчезнуть, чтобы появились «цивилизации людей более благородного и мужественного типа». Пангерманские энтузиасты в Берлине и Джозеф Чемберлен в Англии тоже рассуждали о пришествии «высшей расы», тевтонской или англосаксонской – в зависимости от географического местоположения предсказателей, но Бевериджу не надо было перенимать их идеи, у него имелись свои. В событиях своего времени он видел «поступательное движение вперед сильной нации и ее свободных институтов», исполнение мечты, которую «Господь Бог заложил в головы» Джефферсона, Гамильтона, Джона Брайта, Эмерсона, Улисса С. Гранта и других «великих имперских мыслителей», мечты об «экспансии Америки, пока все моря не окрасятся цветами свободы и флагами великой Республики». Беверидж имел в виду флаги не столько свободы, сколько торговли. Американские фабрики и американская земля производили продукции больше, чем американцы могли употребить. «Наша политика уготована нам судьбой; мировая торговля должна принадлежать нам… Мы заполним океаны нашими торговыми судами. Мы построим флот, достойный нашего величия… Американские законы, американский порядок, американская цивилизация утвердятся на берегах, до настоящего времени пребывающих в крови и невежестве, но с помощью этих инструментов Господа впредь будут благодатными и прекрасными».

Беверидж настолько увлекся блестящими перспективами американского величия, что говорил о них совершенно искренне и откровенно. Он рассуждал о Тихом океане как «зоне нашего действия»: «Там у Испании есть островная империя Филиппины… И там у Соединенных Штатов есть мощная эскадра. Логически Филиппины – наша первая цель».

Летом многие добровольцами сражались на Кубе, болели желтой лихорадкой, более пяти тысяч умерли, но зов крови для самого Бевериджа оставался риторическим. Он предпочитал бороться с аргументами антиимпериалистов. «Куба – не прилегающая страна? Пуэрто-Рико – не прилегающий остров? Филиппины – не прилегающие острова?.. Дьюи, Сампсон и Шлей сделают их прилегающими территориями, а американская сноровка, американские орудия, американский дух, ум и воля превратят их в прилегающие земли навсегда!.. Кто посмеет остановить нас, теперь, когда мы стали единым народом, достаточно сильным для исполнения любой миссии и великим для славного будущего, предопределенного судьбой?» На следующий год Бевериджа избрали сенатором. «Мы ве-е-ликая нация, – говорил с пафосом мистер Дули 88. – И са-а-мая лу-у-чшая нация в мире, как мы зна-а-ем».

Теодор Рузвельт в это время находился на фронте. Хотя он и занимал высокий и ответственный пост, заранее решил, что покинет его, как только начнется война. Людей, подобных мне, писал он другу, в насмешку называют «джингоистами в креслах гостиных», и «все мои силы и старания ни к чему не приведут, если я не буду следовать принципам, которые отстаиваю»89. После Манильского сражения он сразу же ушел с поста заместителя военно-морского министра, отказался от командования добровольческим кавалерийским полком, предложенного военным министром Алджером, попросив разрешения служить в звании подполковника и под командованием друга – полковника регулярной армии Леонарда Вуда. Министр согласился. Через два месяца, 24 июня, он уже сражался при Сан-Хуан-Хилле. 3 июля наземные боевые действия закончились, и в ноябре героя, «отважного всадника» избрали губернатором Нью-Йорка.

Тем временем в конгрессе активизировались поборники аннексии Гавайев. Они не смогли набрать необходимые две трети голосов в сенате и решили прибегнуть к совместной резолюции, принять которую можно было простым большинством. Резолюцию предложили в сенате 16 марта, но Рид весь апрель сдерживал ее поступление в палату представителей. Вашингтонская газета «Пост» 15 апреля назвала его «самым опасным антагонистом в обществе». Действительно, он был единственным человеком, против которого не осмеливалась выступить даже такая неустрашимая персона, как Беверидж. Когда его попросили написать Риду, чтобы тот не мешал экспансии, Беверидж ответил: «Я думаю, что все мои попытки сокрушить эту глыбу, непоколебимую, как скала Гибралтар, будут напрасны»90.