Я тебе верю - Нелли Осипова

– Я вас провожу.

– Что вы, вам, наверное, не по пути.

– Ничего, я провожу, – спокойно возразил Иван.

И опять он сам за меня все решил, подумала Тоня, но на этот раз почему-то без раздражения и протеста.

Пастухов попросил, чтобы по возможности на его операциях стояла Тоня, и с этого дня они постоянно работали в одной бригаде. Он был доволен ее успехами, она действительно быстро схватывала, запоминала мгновенно, и ошибки все реже и реже возникали в ее работе. Главное, чему в первую очередь научил Тоню Иван, это пониманию, что значит делать быстро.

– Быстро – не значит суетливо или суматошно. Чтобы получилось быстро, скоро, нужно четко, неторопливо делать все необходимые движения, но без пауз между ними. Торопливость приводит к нечеткости, к ошибкам, но если сократить паузы между движениями, а лучше свести их на нет, тогда и получится то, что в музыке называется presto, то есть скоро.

– В музыке? – удивлялась Тоня.

– Да, именно музыка дает ощущение ритма. В работе хирурга тоже очень важно чувствовать ритм. На словах объяснить трудно, но когда втянешься, сама поймешь. Ничего, что я обращаюсь к тебе на «ты»?

Антонина не возражала.

Наконец наступил день защиты. Несмотря на то что все шло гладко, не обошлось без завистников. Когда Иван ответил на все вопросы, поднялся один из ведущих хирургов клиники, врач с большим опытом работы, и с ноткой скептицизма в интонации спросил:

– Уважаемый Иван Егорович, в вашей работе представлен обширный материал, так сказать, с полей военных действий. Мы все знаем, как тяжело пришлось нашим врачам в тех условиях, но вы все-таки ухитрились зафиксировать, записать огромное количество сделанных вами операций. Скажите, вы тогда уже думали о том, что это пригодится вам для диссертации, ибо материал уникальный и, так сказать, абсолютно диссертабельный?

Не успел доктор сесть, как отовсюду раздались возгласы: «Это не имеет отношения к диссертации!» «Какая разница, зачем он это сделал, главное, что материал представлен!» «Вопрос некорректен!» Словом, аудитория протестовала, некоторые голоса требовали, чтобы Пастухов не отвечал на этот бестактный вопрос. Но Иван Егорович, выждав, пока все затихнут, заявил:

– Отчего же, я отвечу. Когда я делал мои записи, я не был даже уверен, что выживу в той мясорубке, и хотя я ушел на фронт, не успев даже получить звание врача, я понимал, что мой опыт в мирное время пригодится для будущих хирургов. А насчет диссертации, так сказать, как выразился коллега, позволю себе привести народную поговорку, весьма актуальную в те дни: не до жиру, быть бы живу. Спасибо.

Ему дружно аплодировали. Защита состоялась…

Сбросив с себя груз забот и волнений, Иван решил откликнуться на давнюю просьбу земляков-калужан, неоднократно приглашавших его консультировать и оперировать пациентов в специализированном госпитале для участников Отечественной войны. Он не отказывался, но просил дать ему возможность закончить диссертационные хлопоты. Через пару недель Иван собрался и поехал в Калугу. Там его встретили с машиной и по ужасной дороге, в колдобинах и рытвинах, отвезли в Павлищев бор, где находился госпиталь. Это была старинная усадьба, когда-то принадлежавшая В.А. Ярошенко, родному брату художника-передвижника Н.А. Ярошенко. Иван слышал об этой усадьбе, но никогда здесь не бывал, а сейчас, сопровождаемый главным врачом госпиталя, осматривал дом, восхищаясь его архитектурой и совершенно потрясающим расположением – на крутом берегу реки Теча. Парадная лестница дома спускалась к запущенному пруду с двумя плакучими ивами по берегам. На закате он выглядел сказочно: казалось, что лучи уходящего солнца прощупывают его зеленоватую воду, ища в глубинах что-то таинственное, давно утерянное. Иван невольно залюбовался, вздохнул, подумал, что давно не выбирался на природу, совсем закостенел в своей клинике.

Между тем главврач рассказывал об истории усадьбы, о художнике, о своих планах по благоустройству поместья.

– Вы наверняка знаете работы Ярошенко, это знаменитая картина «Всюду жизнь», кажется, она висит в Третьяковке, еще «Заключенный» и «Кочегар».

– А здесь, в Павлищевом бору, он бывал? – поинтересовался Иван.

– У брата-то? Ну конечно! Он здесь частенько жил, писал свои пейзажи. Хорошо бы найти хоть какую-нибудь его работу, чтобы вывесить прямо в вестибюле, только где ж их нынче найдешь. Но мы решили заказать копии и украсить помещение – пусть наши пациенты приобщаются к культуре и искусству.

– Это хорошо, – согласился Иван. – Да у вас и без картин здесь кругом волшебство – и река, и пруд, и парк. Пойдемте в дом, я бы хотел осмотреть операционную, ну и все медицинские службы.

Они прошли к тыльной части здания, потому что вход с парадной лестницы давно был закрыт. Внутри свежевыкрашенные стены наводили на грустные размышления об утрате исторических ценностей и о бедности нашей медицины, которой не под силу выстроить новое здание специально для госпиталя, а дом Ярошенко оставить реставраторам, чтобы вернуть ему прежний облик.

Главный врач, пожилой, небольшого роста, полный мужчина, с одышкой, когда-то неплохой доктор, безнадежно погрязший в хозяйственных проблемах госпиталя, семенил рядом с Иваном, продолжая рассказывать ему историю усадьбы.

– Знаете, в прежние времена, в девятнадцатом веке, усадьба эта называлась Степановское-Павлищево, по фамилии жены владельца, урожденной Степановой. Сейчас пытаюсь найти точную дату переименования. Вообще, хотелось бы написать хотя бы коротенькую историю этой усадьбы: год постройки, архитектора, инженера… Вы понимаете меня?

– Не только понимаю, но корю себя за то, что я, коренной калужанин, ничего про это не знаю, – посетовал Иван.

– Вот, вот, и я об этом – не знаем и, как следствие, не ценим… – со вздохом заметил доктор.

Когда осмотр госпиталя полностью был закончен, Иван Егорович пообещал начать консультативный прием с начала осени, а участие в операциях требовало еще формальных разрешений. В Москву он вернулся отдохнувшим, хотя из-за перегруженности поезда пришлось весь обратный путь провести в общем вагоне. Видимо, воздух родины действительно целителен, подумал Иван и тут же ругнул себя за сентиментальность.

Быстро промчались для Юли две недели в Италии, и эти же две недели тянулись для Алексея бесконечно. Антонина, как всегда, все видела, все понимала, но вопросов не задавала. К середине второй недели Алексей, слушая вместе с ней музыку, вдруг сказал:

– Она за все время только два раза позвонила.

– Алешенька, Юля там работает, – с укоризной заметила Антонина Ивановна.

– Но это всего несколько минут.

– А деньги? Ей же хочется и матери позвонить и голос малыша услышать, ты об этом подумал?

– Она отказалась брать у меня деньги, я же предлагал, – не унимался Алексей.

– Вот ты сам и разъяснил ситуацию. Успокойся, вернется Юля, и все наладится, вот увидишь, – она погладила Алексея по голове…