Новый придорожный аттракцион - Том Роббинс

Но Марксу Марвеллосу она сказала совсем другое:

– Что ж, действительно существует вид ядовитых грибов, которые иногда путают со сморчками. Их еще называют ложные сморчки, или мозговики. – «Как их называет мадам Гуди, мне неизвестно». – Это потому, что шляпка гриба собрана в складки наподобие органа, в честь которого он назван. Собственно говоря, по этим извилинам его можно отличить от сморчка. У мозговика шляпка складчатая, а у сморчка – сморщенная, во вмятинах. Так что если вы будете внимательны, то неприятной ошибки не произойдет, уверяю вас. Главное – хорошенько разглядывайте свои находки.

– Не знаю, не знаю, – отозвался Марвеллос с сомнением в голосе и даже принялся почесываться. – Что касается меня, скажу одно: сбор грибов – для любителей острых ощущений.

– Как и сама жизнь, – заметила Аманда.

•••••••

Хотя дождя не было вот уже два дня, в лесу все еще сыром мокро. Земля набрякла влагой, как губка, и хлюпает под ногами. С замшелых стволов тоже непрестанно капает и капает. Сквозь переплетенные наподобие змеиного клубка ветви едва пробивается тусклый свет. Тени пропитаны подсознательными страхами, затаили в себе темное, непонятное, ускользающее зло. Кое-где посреди кустиков черники белеют, словно комочки водянистого творога, домики улиток – некоторые из них пусты, другие заполнены перегноем. А все, что не в состоянии двигаться, сжимают в своих удушающих объятиях цепкие щупальца плюща. В этом сыром саду растительной смерти Аманда – богиня, перед которой меркнет сама Геката, – смело раздвигает голыми руками заросли крапивы и папоротника, словно мышка попискивая от восторга всякий раз, как только ей удается обнаружить вожделенный гриб. Мне же лес представляется напоминанием темных истин бытия – он одновременно и разверзшаяся утроба, и разверзшаяся могила. Зато Аманда чувствует себя в нем как дома, словно бескрайняя зеленая студенистая вечность была отлита по ее образу и подобию.

Запись от 10 мая в дневнике Маркса Марвеллоса

•••••••

– Ой-ой-ой! – радостно пропищала Аманда, когда набрела под огромным древним раскидистым кедром на сморчок высотой почти в девять дюймов. А чуть раньше она сказала Марксу следующее: «Остальные съедобные грибы растут осенью. И лишь сморчок выбрал себе весну – чтобы ему никто не мешал».

Этому сморчку явно не мешал никто – вот он и вымахал во весь рост. Самый крупный за весь день, самый крупный за весь сезон. Это был гриб-исполин, рекордсмен, герой, чемпион – но и его постигла та же участь, что и его меньших собратьев, более того, он оказался с ними в одной корзине. Приносим глубокие извинения – но киностудия «Лесфильм» не признает никаких кинозвезд.

Из другой части леса словно по мановению волшебной палочки материализовался Джон Пол и произнес в честь героя дня торжественную речь. Малыш Тор тоже был под впечатлением. От радости он скакал на одном месте и пронзительно вопил: «Великан! Великан!» Даже Мон Кул и тот не остался безучастен. Он шлепал себя по бедрам и театрально раскланивался – по всей видимости, как его когда-то научили в далекой солнечной Африке. Он вел себя так, словно этот исполинский сморчок был его собственным изобретением, хотя если сказать по правде, то Мон Кул не нашел ни единого гриба (в конце концов, на то он и бабуин, а не какая-то там свинья, чтобы трюфели искать). Маркс Марвеллос нашел только около десятка сморчков, однако каждая находка наполняла его все большим восторгом, и он расхаживал с гордым видом натуралиста, которому удалось перехитрить саму мать-природу. Все пятеро грибников являли собой что-то вроде первобытных собирателей – взмокшие, перемазанные в гумусе, зато безмерно счастливые от выпавшей удачи и готовые скакать и петь от радости. Примерно в то же время с пронзительным свистом и завыванием откуда-то с Каскадных гор неожиданно налетел порыв ветра. Тени тоже тотчас протянули свои щупальца дальше, солнце заметно потускнело, а небо сделалось каким-то густым, словно кукурузный крахмал, и свернулось у потемневших верхушек деревьев комками облаков.

– Пора домой, – дружно выкрикнули все почти в унисон к, распевая на четыре голоса (потому что Зиллер, как обычно, хранил молчание), а может, даже и на четырех разных языках, победную песнь грибника, уселись в джип и, обгоняя луну, покатили с гор на равнину.

•••••••

Мы едем домой другим маршрутом, не вдоль реки, как утром, но прямиком через горы по так называемой Даррингтонской дороге. Насколько я могу судить по разбросанным вдоль шоссе кускам коры, по груженным лесом тягачам, что, фыркая и отдуваясь, медленно ползут по извилистой дороге на ближайшую лесопилку, в этой округе валят лес. Вот и наш джип выписывает очередной поворот, и мы оказываемся посреди растерзанного сердца ничейной земли. Неожиданно леса больше нет. Каждый склон, каждый выступ здесь гол, и куда ни посмотришь, повсюду торчат лишь унылые пни да валяются щепки. Здесь как на кладбище, только вместо надгробных камней – пни. Да вперемешку с ними груды гниющих под дождем и ветром, белесых от солнца щепок. Мы оказались посреди огромного погоста, посреди поля брани, где, наверное, сражались и сложили головы гиганты покрупнее динозавров. Раньше эти мертвые холмы на протяжении столетий зеленели первозданным зеленым шатром. Под его сводами водились олени, медведи, кугуары и прочая более мелкая живность. На верхушках елей вили гнезда орлы. И вот теперь здесь все пусто, голо, бесплодно, немо, здесь даже не услышишь треска сороки. Теперь эти холмы скорее напоминают пародию на Лобное место, на котором распяли сразу тысячу Христов. Нет, я не любитель леса с его вечной мглистой сыростью, где у меня все холодеет внутри от какого-то первобытного страха. И если лес – порождение сатанинских сил, тогда и они сами потерпели поражение от куда более страшного врага – человека. Никакой дьявол никогда бы не сотворил пейзажа кошмарнее, чем этот.

Запись от 10 мая в дневнике Маркса Марвеллоса

•••••••

Кошмарное зрелище полысевших под топором человека холмов возымело эффект. Счастливые грибники моментально умолкли. Никто не проронил ни слова до самого Даррингтона, где джип остановился у одного из трех местных светофоров. Здесь их взору предстала толпа лесорубов с чадами и домочадцами, выстроившихся в очередь в ожидании вечернего сеанса перед стилизованным под вигвам кинотеатриком. Было тут немало ребятишек, кое-кто не старше Тора, и почти все как один с упоением лизали эскимо. Тем временем их неухоженные мамаши обменивались последними сплетнями. Силачи-лесорубы казались робкими и притихшими – видимо, сказывалась усталость, причем не только от трудов праведных, но и от осознания своей роли в жизни. Лица их уже успели загореть и обветриться под весенним солнцем, на ботинках налипли комья грязи, подбородки лоснятся от антисептика – резкий запах лосьона бьет в нос даже сидящим в кабине джипа.

– На вид – вполне приличные люди, – заметил Маркс Марвеллос. – Подозреваю, что большинству из них неведомы угрызения совести. В конце концов, промышленности ведь нужен строевой лес. Вот ребята и делают свое дело. Возможно, кто-то из них твердо верит, что выполняет патриотический долг. Кто знает, может, так оно и есть. И все же осмелюсь предположить, что где-то в глубине души они нет-нет, да и задумаются о жестокости того, что творят. Неужели и эти симпатичные ребятишки в один прекрасный день тоже возьмут в руки топор, чтобы продолжить отцовское дело? Если, конечно, к тому времени еще останется что рубить. Нет-нет, я знаю, лесозаготовительные компании занимаются восстановительными посадками. Но ведь согласитесь – лесопитомник еще не лес.