Неповторимое. Том 3 - Валентин Иванович Варенников

не просто невоспитанный, некультурный человек, у которого отсутствовали обязательные, формально-элементарные нормы вежливости, но по натуре он был трусливый хам. Есть такая категория людей – если ему ничего не угрожает, то он ведет себя с нижестоящими по должности или званию как самый распоясавшийся подонок. Но даже при малейшей опасности лично для него он начинает лебезить или покорно молчать, даже если для него это ущербно.

Вот и Горбачев, поняв, что ему ничто не угрожает, что к нему приехали «друзья», вошел в роль того Горбачева, каким и был на самом деле. Не таким, как был на пленумах и съездах, различных официальных встречах, в особенности при поездках за рубеж, а таким, каким был в повседневной работе с аппаратом – без дипломатического макияжа. Это Хрущев если дома хамил, то это делал и за рубежом. Или Ельцин если уж дома напивался до обалдения, то за рубежом еще в большей степени держал эту «марку». То есть эти два последних позорили нас своей мерзостью, как говорят, с головы до ног. А Горбачев, прикидываясь интеллигентом перед общественностью страны и демагогически заискивая перед ней, холуйствовал перед Западом и аккуратно предавал наши государственные интересы. Тем самым позорил страну и народ втройне.

Перед нами Горбачев «держал кураж». Но раз уж принял приехавших «друзей», привел в кабинет и предложил сесть, то позаботься хотя бы, чтобы для всех были стулья. Нет, он умышленно никому не дал необходимых распоряжений. Мол, пусть помыкаются эти «друзья», а я посмотрю на них.

То, что Горбачев говорил всем «ты», уже не украшало. Но это не главная беда. Хрущев и Брежнев тоже, как и Сталин, обращались ко многим на «ты». Правда, Сталин обращался на «ты» только к тем, кому в свою очередь разрешал так же обращаться и к себе – Молотову, Ворошилову, Кагановичу… Эта манера общения осталась в Политбюро ЦК с времен революции и Гражданской войны. А вот Хрущев, которого фактически вывела на элитную политическую орбиту жена Сталина Надежда Аллилуева (к ней он втерся в доверие во время учебы в Промакадемии), обращался к Сталину на «вы».

Горбачев не просто небрежно бросал фразы, обращаясь на «ты», но постоянно «вкручивал» в них нецензурные слова. Я смотрел на него и думал: как может такое высокопоставленное лицо вот так общаться с людьми? Ведь это не только унижает собеседника, но и роняет авторитет автора этой похабщины. А с Горбачева – как с гуся вода. Видно, у него все нутро было такое. Непонятно только, почему Раиса Максимовна, державшая Горбачева под каблуком, не «очистила» его от этого недуга. А ведь она любила все красивое, особенно дорогие украшения. Но как может стремление к прекрасному уживаться с вульгарностью!

Итак, мы вошли в кабинет и по приглашению хозяина сели: я и Бакланов на стульях у приставного столика, а Шенин и Болдин обозначили свое сидение, слегка опираясь на подоконники. Затем и Олег Дмитриевич встал со стула и отправился к окну, где стоял Шенин. Видно, ему, Бакланову, было неудобно сидеть, когда Шенин и Болдин стояли. Я же не намерен был вставать. И не потому, что нарушал тем самым солидарность по отношению к товарищам. Меня уже раздражала горбачевская манера нагло говорить и хамить. Лично меня это его хамство пока не касалось, относилось к другим, но общая атмосфера была непристойной, тем более для президентского уровня.

Другое дело – если бы Горбачев вообще не принял группу. Это был бы шаг. Но хамить?! Я такого никогда не терпел, невзирая на ранги и обстановку. Поэтому продолжал сидеть.

Как мы и договорились, Олег Дмитриевич Бакланов начал беседу. Он спокойно, умно и обстоятельно рассказал вначале об общей социально-политической ситуации в стране, как мы ее оцениваем. Затем подробно об экономике, детализируя некоторые вопросы по военно-промышленному комплексу и сельскому хозяйству, касаясь, в частности, уборки урожая. Олег Семенович Шенин вначале умело вставлял по ходу важные реплики, а затем продолжил нить разговора, обрисовывая ситуацию, которая сложилась в партии. На мой взгляд, все это звучало весьма логично.

Но самое интересное, что ни тот, ни другой не поддавался на реплики Горбачева, который обильно насыщал речь нецензурщиной. Явно было видно, что он хотел сбить их с толку. Однако они твердо проводили свою линию, стараясь внушить ему мысль о необходимости все-таки введения чрезвычайного положения и воздержания от подписания нового Союзного договора в том виде, каким он был представлен в проекте. И несмотря на то, что ни в высказываниях Бакланова, ни в словах Шенина совершенно не звучали даже нотки нравоучения, Горбачев перебивал собеседников, многократно повторял, что его не надо учить, все это он прекрасно знает, что никаких открытий в этом не видит, что посильные меры в этих областях принимались, принимаются и будут приниматься.

Для подкрепления доводов Бакланова и Шенина в разговор включился Валерий Иванович Болдин. Будучи человеком вежливым и культурным, он начал было говорить, как было принято в нашем обществе, но Горбачев буквально перешел на лай и фактически не дал ему говорить.

Видя такую картину и понимая, что никто из моих коллег необходимой атмосферы создать не может (видимо, сказывалось влияние Горбачева, сложившееся за годы длительной совместной работы), я решил высказаться. Начал твердо, с напором. Горбачев притих. Уже позже, в том числе в своих воспоминаниях. Горбачев писал, что наиболее активно себя вел Варенников и что он якобы даже кричал на него. Действительно, активность мною была проявлена, однако не только потому, что Горбачев грубо оборвал Болдина. Меня возмутили демагогические заявления «лучшего немца», что, мол, вот он подпишет новый Союзный договор, а вслед за этим и ряд указов по экономическим вопросам, и тогда, дескать, жизнь наконец нормализуется, все встанет на свое место.

Это сейчас, спустя годы, кому-то может показаться, что во всем этом нет ничего особенного. Но ведь тогда такое звучало насмешкой: все валится, вся система государственного управления разрушена, никто никаких распоряжений или указов президента не выполнял, а Горбачев говорил об издании очередных указов, будто это что-то поправит. Единственное, что еще было подвластно ему, так это Министерство обороны (и, следовательно, Вооруженные Силы), Комитет государственной безопасности и (правда, с большой долей сомнения) Министерство внутренних дел. Но в день беседы и эти министерства, точнее, их руководители фактически выступили против его политики. А Горбачев продолжал рисовать радужные картины.

Конечно, меня это взорвало. Обращаясь к нему по имени и отчеству и фактически перебивая его, я сказал:

– К чему все это? Нам-то для чего вы все это говорите?