Запрет на студентку - Мария Летова

— Да? Романов.

Кажется, будто он касается меня своим голосом, но судя по его голосу он ужасно злой. Сглотнув комок в горле, трусливо слушаю его дыхание и обтираю вспотевшую ладонь о юбку.

— При… кхм… привет… — произношу тихо.

— Люба… — его голос становится неожиданно хриплым, а потом неожиданно властным. — Не. Клади. Трубку, — чеканит слова, прежде чем переключиться на другую линию.

От волнения кружится голова. Терпеливо жду, сгорбив плечи и топчась на одном месте.

— Чей это номер? — спрашивает, вернувшись на связь.

— Это… — пытаюсь говорить членораздельно, но мои слезы так близко, что не выходит. — Это… брата… неверное… Саш…

— Да?

Пытаюсь понять его настроение, но не выходит. Он явно зол, но это и понятно. Не знаю, чего ждала. Слезы душат. Он меня не любит?

— Я не знаю, как так вышло… я…

— Расскажи то, что знаешь, — предлагает.

Я слышу, как там, на том конце провода, хлопает дверь машины, а потом его дыхание сбивается, потому что он куда-то идет. Снег под его ботинками скрипит так громко, что слышно даже здесь. В темноте комнаты, где я вдруг чувствую себя бесконечно одиноко.

— Я ничего не поняла, — сипит мой голос. — Кажется, мой телефон взломали…

— Кто?

Он не интересуется тем, где я. Это ранит. Так больно.

— Я дам твой номер своему брату, и… он все тебе объяснит…

— Люба! — вдруг взрывается Романов, от чего я дергаюсь на месте. —

Только попробуй положить трубку! Только попробуй!

— Я не могу! — срываюсь на крик и из глаз брызжут слезы. — Мне плохо, понимаешь! Очень плохо!

— У тебя что-то болит? — хрипит его голос.

— Все! — плачу, не в силах больше сдерживаться.

Квартиру моего брата сотрясает звонок домофона. Такой громкий, что его эхо слышу даже в трубке.

— Открой мне дверь, — слышу отрывистую команду Романова.

— Что? — хрипит мой голос.

— Подойди к домофону и впусти меня. И даже не вздумай, твою мать, положить трубку.

Волоски на моих руках встают дыбом. Клокочущие в груди рыдания не мешают слышать грубый голос Глеба где-то там, на том конце провода.

— Кто? — спрашивает он.

— Свои, — сухо отвечает Саша.

То, что он здесь, вдруг делает меня очень слабой. До этого момента я даже не подозревала, насколько в нем нуждалась, даже в том, чтобы он просто был на проводе. Даже несмотря на то, что просто слушаю его дыхание, а он слушает мое.

— Этаж? — требует, заходя в лифт.

— Во… восьмой… — вырывается из меня.

А через минуту я слышу за дверью возню и приглушенные голоса, которые дополняют короткие гудки у меня в трубке. Опустив руку, кусаю губы и шарахаюсь, когда после неудачной попытки открыть дверь “мирным путем”, Романов просто наваливается на нее плечом.

— Полегче, твою мать! — слышу возмущенный крик Глеба, роняя на пол свой новый телефон.

Сердце колотится в груди, когда несчастная дверь с треском распахивается, и на пороге комнаты возникает Александр Андреевич

Романов! Тень моего убежища скрывает его лицо, но ровно до того момента, пока его рука не находит на стене выключатель и не ударяет по нему. Вспышка света режет мои глаза, но они все равно круглые, потому что я не знаю чего ждать!

Он впивается своими глазами в мое лицо, ощупывает тело. Хмурый и немного дикий. Волосы на его макушке взъерошены, будто он трепал их ладонью, на щеках вечерняя щетина. Он шагает в комнату, и сглотнув, я тонко выкрикиваю:

— Ты чтто… С ума сошел?

В этот момент до меня вдруг доходит, на кого я похожа. На жертву землетрясения или урагана! Кажется, он того же мнения, потому что, в два прыжка оказавшись рядом, сгребает ладонями мое лицо, заставляя запрокинуть его вверх.

Выругавшись, стирает слезы с моих щек.

— Прекращай… — обводит большими пальцами мои припухшие губы. —

Никто не умер…

Его ладони холодные, брови съезжают на переносицу, на скулах пляшут желваки, но движения такие нежные и бережные, будто я какая-то драгоценность.

От этого на глаза снова наворачиваются слезы.

— Не могу… — шепчу, просовывая дрожащие руки под его куртку и кладя их на его твердую теплую грудь.

Его рука стискивает мою талию, соединяя наши тела так, что моя дрожь передается ему, а я жадно впитываю в себя его тепло.

Забравшись пальцами под мою растрепанную косу, склоняет голову и прижимается носом к моей щеке, делая шумный вдох. От этого контакта мои глаза закрываются.

Все, на что я способна в эти секунды — просто чувствовать его рядом.

Будто мы не виделись целую вечность. Может это так и есть! Мне кажется, будто мы не виделись целую вечность. Причины, побудившие меня к тому, чтобы не видеться с ним, вдруг накатывают с новой силой. Сейчас, когда смотрю в любимое лицо, моя ревность, обида и боль расцветают на глазах.

— Ты меня искал? — смотрю в его глаза, мечтая услышать, что нужна ему.

Может быть, я чувствую его неправильно? Может быть, мне только кажется, что я ему нужна…

— Тебя это удивляет? — спрашивает сурово, нависнув надо мной, как стена или скала, за которой я не вижу и не слышу ничего вокруг.

То, что мучило меня последние дни, мучит опять: потребность знать, что он мой и только мой. Это то, что не вписывается в рамки наших неопределенных отношений, но это то, без чего я теперь не смогу принимать его ласки. Смотреть в его глаза, не понимая, кто я для него?

— Я тебя видела… — упираюсь руками в его грудь. — С… ней…

Промелькнувшая на его лице тень заставляет окаменеть.

Не моргая, смотрю в его лицо, а он… он не торопится с ответом!

Обведя языком нижнюю губу, ровно спрашивает:

— С кем?

Меня опять начинает трясти.

Воздух вырывается из носа, пока бегаю по его лицу глазами.

— Лю-ба… — тянет предупреждающе, глядя исподлобья и сильнее сжимая мою талию.

— А у тебя их что, много? — пытаюсь сбросить с себя его руки.

— Кого их? — рыкает, неподвижный, как гора.

Кусая потрескавшуюся губу, выпаливаю:

— Телок!

— Ты сама в это веришь? — требует раздраженно.

Не знаю!

— Я видела тебя, — повторяю упрямо. — С твоей репортершей.

Его челюсти сжимаются, но с ответом он опять не спешит!