Клеманс и Огюст. Истинно французская история любви - Даниэль Буланже

Мадам Бонифацио действительно поцеловала свой крестик и с жаром продолжала:

— Я, разумеется, видела ваше удостоверение личности, вы — человек с Севера, вы живете в мире, где принято сдерживать свои чувства, в мире более спокойном, холодном, чем наш мир, и вы не можете так же широко раскрывать свои объятия и душу, как это часто делаем мы. Да, кстати, я прочла там, что вы по профессии редактор-корректор. Скажите, вы что же, водите компанию с теми, кто указал вам мой адрес?

— О нет, просто мне, к счастью, повстречались очень заботливые люди, они увидели меня на пляже, я был очень растерян и устал…

— Именно так они мне и сказали.

Мадам Бонифацио патетически прикрыла глаза, продолжая чуть загадочно улыбаться; она предложила мне наскоро умыться и спуститься в столовую, где уже что-то жевали другие постояльцы, хотя, как уточнила сама хозяйка, никто в ее заведении не был обязан пользоваться полным пансионом против своей воли.

В пансионе «Бонифацио» попахивало рыбой, причем странным образом запах ощущался гораздо сильнее на верхних этажах, чем на первом, около кухни, где над двумя огромными плитами колдовал и царил шеф-повар — африканец, увенчанный белым колпаком, — которому помогала разносившая блюда девушка с грустными глазами.

Мадам Бонифацио представила мне их: шеф-повара звали Боно, и его предки служили когда-то господину де Бразза, завоевавшему для Франции Конго, а девушку звали Розой, ее отец отбывал тридцатилетний срок заключения в тюрьме в Бометт из-за того, что в центральной тюрьме страны не было мест, хотя ему и полагалось бы сидеть именно там за то, что он злодейски убил всех членов своей семьи, кроме Розы.

— Я расскажу вам всю эту историю чуть позже, — прошептала мадам Бонифацио, а затем, уже обращаясь к Розе и Боно, сказала: — Поухаживайте получше за господином Авринкуром, он должен прийти в себя, восстановить силы.

Узкая улочка, озаренная солнцем, виднелась за окнами, у которых стояли столы. Окна были открыты, и на подоконники то и дело слетались воробьи, чтобы склевать остатки с тарелок, оставленных хозяйкой между двумя горшками с резедой.

Трое худых, словно траченных молью типов, примерно одного возраста, одним и тем же жестом вытиравшие усы, приняли меня в свою семью молча, не поднимая глаз от тарелок и не улыбнувшись, а только в знак приветствия поднеся руки к вискам, словно отдали честь. Мадам Бонифацио приветливо взмахнула своей пухлой ручкой, как бы объединяя нас в одну компанию.

— Милости просим, дорогой гость, располагайтесь, — сказала она. — Да, кстати, история Розы — это сюжет для настоящего романа, вполне достойный пера той писательницы, о которой я вам говорила, ну, той, чья книга лежит в ящике вашего столика около кровати… Ведь вы ее почитаете сегодня перед сном, обещаете?

— Да, мадам, если вы настаиваете…

— Наши друзья все ее читали, не так ли?

— Да, — хором откликнулись сидевшие за столом постояльцы.

— Не правда ли, эта книга — неплохой урок оптимизма?

— Да, мадам.

— Если бы я обладала талантом этой Маргарет Стилтон, я бы кое-что прибавила к ее славе, и мне не пришлось бы далеко ходить, чтобы найти великолепную иллюстрацию счастливейшей случайной встречи, которая приводит к великому успеху. Но я вынуждена понизить голос и говорить шепотом, потому что героиня моего романа несет нам суп с гренками.

Действительно, Роза принесла тарелку с гренками и горшочек с айоли — приправой с красным перцем, которую обычно подают к рыбному супу. Я как раз закончил трудиться над причитавшимися мне тремя кружочками копченой колбасы, такой твердой, словно изготовили ее не иначе как из ослятины, и был готов к дальнейшему приему пищи. Мадам Бонифацио продолжила свое повествование, добавив в голос драматизма:

— Это случилось однажды вечером, бедная маленькая Роза играла в классики с другими девочками, не обращая внимания на то, что время было уже позднее; но вот изо всех окошек донеслись голоса мамаш, звавших детей по домам, и вот тут-то Роза обнаружила, что уже поздно, и побежала домой. У порога той жалкой лачуги, в которой она жила с родителями и сестрами, девочка застыла как вкопанная, потому что из-за двери доносились душераздирающие вопли. Охваченная не страхом, а ужасом, она опустилась на колени и припала к замочной скважине. Ах, я не могу продолжать, мне надо перевести дух.

Казалось, мадам Бонифацио и вправду была близка к обмороку, но она нашла в себе силы открыть полуприкрытые глаза и поправить свой тюрбан из цветастого сатина.

— Так вот, бедняжка увидела, что ее отец придушил двух ее сестер около трупа ее матери, уже лежавшей в луже крови. В соседней халупе было тихо, соседи не подавали признаков жизни. Да и кому это было нужно, искать осложнений на свою голову? Чтобы заглушить крики, соседи включили радиоприемники на всю катушку, и из окон понеслись мелодии романсов. На рассвете убийца прохаживался вдоль верфей старого порта, сжимая в руке окровавленный нож. Он, видите ли, искал, с кем бы ему поговорить, кому излить душу.

— Он нашел нас, — сказал один из сидевших за столом.

— Случай, просто случай, — добавил второй. — Мы его спросили, чего он хочет.

— Теперь он в тюрьме, но здесь ему начисляют пенсию, а это уже слишком! — возмутился третий.

— Розу поместили в приют для сирот, — продолжала мадам Бонифацио, — а потом мне предложили взять ее к себе и обеспечить работой. Она не доставляет мне никаких хлопот, одну лишь радость, а природа-матушка, нисколько не интересующаяся тем ущербом, который она сама же нанесла когда-то, а лишь дарящая новую жизнь и новые силы, в своей простоте и наивности, вдруг свела ее с Боно! Вот здесь бы и должен был проявить себя талант предвидения такой писательницы, как Маргарет Стилтон. А я… что же, я могу лишь смутно кое о чем догадываться, кое-что предполагать. Ну-ка присмотритесь к Боно повнимательнее. Что вы видите: только ли его ловкость, живость и проворство?

Мы все как по команде повернули головы в сторону кухни, которую словно озаряла ослепительным светом белозубая улыбка шеф-повара.

— Я думаю, что, как только он накопит достаточно денег, чтобы совершить дальнее путешествие, он вернется на родину, к своему племени, а потом унаследует власть и могущество своего отца — короля, или, как они говорят, вождя племени, потому что Боно — самый любимый королевский сын из двухсот пятнадцати детей старого вождя. Итак, он станет королем, а Роза — королевой, и они будут вместе охотиться на леопарда.

— Да, это совершенно в духе Клеманс, в описании поворотов судьбы и состоит ее искусство!

— О ком это вы говорите? — спросила мадам Бонифацио.

Я трусливо прибег к игре слов, чтоб не выдать свою любовь, от которой я пока что не мог избавиться:

— Видите ли, я произнес по-латыни слово, означающее милосердие, великодушие, я имел в виду, что судьба иногда может быть милосердна и великодушна к одному из сирых и убогих в этом мире… — вывернулся я.