Клеманс и Огюст. Истинно французская история любви - Даниэль Буланже

— Нет, не сейчас… Цветы… Как это мило… увидимся в «Королевском блюде»… Входите… я вас оставлю… да, на бирже обвал… Какое бистро? «Толстые губы»… А почему бы нет?

У меня возникло ощущение, что я подслушиваю под дверью, и краска стыда прихлынула к моим щекам. В трубке вновь загрохотал голос Гранда:

— Авринкур?

— Я не слушал, о чем вы там говорили, Шарль, — ляпнул я, пребывая в полнейшей растерянности.

— Так вот, я жду вас в «Кухне ангелов», это в двух шагах от обсерватории. Там подают очень легкую закуску, и вообще там нам не грозит переедание.

* * *

И действительно, пострадать от переедания там было трудно: на больших тарелках в форме звезд располагались крохотные порции, все уменьшавшиеся и уменьшавшиеся от закусок к десерту. Зал был полон. Я не мог оторвать глаз от роскошного потолка, по которому плыли сиреневые облака, заставлявшие припомнить кринолины дам с полотен Винтергальтера. Букеты гортензий, стоявшие по углам в изящных вазах, укрепленных на изящных треножниках, словно истаивали в легкой дымке и источали легчайший аромат, хотя гортензии были не живые, а искусственные, из тончайшего тюля.

В зале раздавались тихие-тихие звуки музыки в стиле рококо.

— Всегда одна и та же пластинка, — сказал мне Шарль Гранд, — уже изрядно заезженная, но за душу берет. Я встречался здесь с одной особой, знаете, такой воздушной, полупрозрачной, она дарила мне мечту, которая мне была так необходима. Все мы нуждаемся в вере, да, мой дорогой Огюст, всем нам нужно верить в то, что рай существует. Один историк, чьи труды я издаю, похитил у меня эту веру, он украл у меня рай. И теперь я не могу читать исторические труды, не могу читать даже исторические романы! Клеманс написала мне из Квебека.

— И вы мне ничего не сказали?

— Я ждал, когда вы успокоитесь, когда пройдет первое смятение чувств.

— Когда она вернется?

— Кто знает? Но я вас уверяю, Огюст, надо подождать. Ждать всегда неплохо. Я хочу дать вам добрый совет. У вас есть кое-какие сбережения, и весьма приличные. Так вот, возьмите и устройте себе каникулы, поезжайте куда-нибудь, развейтесь, смените обстановку.

— Чтобы забыть о постигшем меня горе?

— Естественно, в конце концов боль перестанет давить на вас, и вы сбросите с себя ее бремя. Уезжайте завтра же.

— Не могу. Я дал слово. Я пообещал одному другу детства быть на его похоронах, а хоронить его будут в понедельник. Мы с ним долго не виделись, я потерял его из виду, но он сам нашел меня…

— Я его знаю?

— Он присылал вам приглашения на сольные концерты звезд и на вернисажи, а вы частенько отдавали их мне. Вам так нравился его почерк, что вы положили листок с образцом его почерка себе под стекло на столе в вашем кабинете в издательстве и еще один образец вставили в рамку зеркала.

— Ах да, конечно! Черт побери, у него такие прекрасные округлые буквы! Так он умер?

— Еще нет.

Шарль Гранд протянул руку через стол и положил мне ее на плечо:

— Посмотрите мне в глаза, Огюст.

Я увидел в его глазах бездну сочувствия и жалости, поэтому я объяснил ему, по какой причине Александр Мандален принял то решение, которое он принял. Ведь Александр Мандален на протяжении всей своей жизни был рабом каждого дня, и в конце концов он захотел взять реванш, став хозяином последнего дня, чтобы властно распорядиться им по своему усмотрению.

— Я полагаю священным долгом сопровождать вас, Огюст. Мы поедем в Буланс вместе.

— Спасибо, Шарль. Кстати, именно благодаря Мандалену Клеманс познакомилась с новой для нее музыкой и оценила ее по достоинству. Я вспоминаю, что это случилось в один из вечеров, когда у нее разыгралась мигрень. В таких случаях она говорила, что у нее болят корни волос и что наилучшее средство — вымыть голову. Я чуть ли не силой потащил ее на концерт электронной музыки, на который Александр прислал мне приглашение. Она не хотела идти, но после концерта она вышла из зала с улыбкой на устах и принялась во всю силу своей мощной глотки трубить, что эта музыка в качестве средства от головной боли стоит всех шампуней на свете. Мы с ней тогда поругались, и она искренне не понимала почему. Знаете, Шарль, мне так не хватает Клеманс. Что она делает в Квебеке?

— Судя по последним известиям, переработка «Возьмите меня за руку» в сценарий завершена, все диалоги уже написаны. Фильм снимают в Канаде, что еще раз доказывает, сколь прозорлива и гениальна наша с вами приятельница.

— О, действие ее романов может разворачиваться где угодно. Любовь одинакова на всех широтах, во все времена и во всех костюмах. Вполне можно было бы снимать фильм и здесь, — заметил я.

— Ну, это как сказать. Будьте же и вы провидцем, Огюст, загляните в будущее… Мы с вами создали Маргарет Стилтон. А разве дети не должны покидать своих родителей?

В этот момент иголка проигрывателя запнулась на заезженной пластинке, и на музыку «В кухне ангелов» словно напала икота: один и тот же такт все повторялся и повторялся, — но посетителям, казалось, это нисколько не мешало. Шарль Гранд каким-то очень мягким округлым жестом руки подозвал одного из официантов и попросил его подтолкнуть иголку на пластинке, чтобы мелодия продолжалась.

— Вы видите, Огюст, это безумие — оставаться, так сказать, все время на одной и той же звуковой дорожке. Вот главная опасность, подстерегающая нас в жизни и угрожающая самой этой жизни.

* * *

Буланс — средний по размерам город, не большой, но и не такой уж маленький; чистенький, окруженный поясом бульваров, обсаженных акациями, он очень и очень располагал к спокойному и безмятежному времяпрепровождению. Нигде, кроме как на кладбище в Булансе, мне не являлась с такой очевидностью истина, что наш мир — это мир камня, существовавшего до нас, того камня, что и после нас будет царить в этом мире. А мы… что же, в кратком промежутке между этими двумя периодами у нас будет время на то, чтобы начертать наши имена на некоторых обломках этого камня, но следует помнить: имена наши вскоре сотрутся, исчезнут навсегда…

Мы с Шарлем Грандом одни прибыли в Буланс, чтобы бросить горсть земли на очень красивый гроб из мореного дуба, который избрал себе в качестве последнего «одеяния» каллиграф Мандален. На кладбище царила такая тишина, что ударявшиеся о крышку гроба комья земли, как нам показалось, произвели большой шум. Печаль рождалась и крепла в моей душе лишь от мысли о человеческой неблагодарности; все знали, что решения о рассылке приглашений на всяческие мероприятия принимались не тем человеком, который с благоговением писал эти приглашения, но отсутствие на церемонии похорон всех тех, кто пользовался этими милостями, мы сочли выражением высшей степени неблагодарности.

Мне не хватало Клеманс. Шарль Гранд не мог вместо нее взять меня за руку, не мог мягко ущипнуть меня так, как любила делать она в любой ситуации; он не мог уткнуться кончиком носа (всегда холодного!) мне в шею, не мог прикусить мне мочку уха, не мог, подобно ей, звуками голоса, мягкого и взволнованного, навести меня на мысль о том, что на меня вот-вот прольется «Милосердие Августа».