Хореограф - Татьяна Ставицкая

Дерево с белыми шапками соцветий влекло и самого Марина. В грозди цветов он видел танец – благоуханный шедевр, которому следовало учиться у природы. Изогнутые вокруг пестиков-фаллосов лепестки изысканных тел-танцовщиц дразнили хореографа природным совершенством. Ему никогда не достичь такой безупречности. Господь создал цветы в насмешку над потугами грубых человеческих тел достичь идеала. Увы, человеку доступны только жалкие копии. Никто не в силах тягаться с Творцом. Можно доискаться, как это работает, как оно живет и дышит, но создать живое не получится. Нужно хотя бы зерно. Но даже произвести зерно, чтобы из него потом родилась жизнь, человеку не дано. Ему все равно для этого понадобится исходный божий материал. И лебедь, воссозданный на сцене, пусть даже гениальной балериной, не лучше лебедя, сотворенного богом. Слабая кавер-версия, претенциозный ремикс. Такой же, как пейзаж или натюрморт, написанный с натуры художником. А он стремился к рождению новых смыслов через постоянное преодоление человеческой природы, через преодоление непреодолимого. Человек, в гордыне своей и невежестве считая себя венцом творения, пытается хоть отчасти побыть Творцом. Ведь это – величайшее из искушений и досаднейшее из заблуждений. Впрочем, ему, Марину Залевскому, хватало ума и чувства юмора, чтобы обставить свои творения как фарс. Трагическая буффонада! Мистерия изгнанников из рая! Дорого! Только для V.I.P.!

Не так давно в поисках природного языка тела, ритмов и пластики, не искаженных урбанизацией, хореограф занялся изучением праздничных обрядов малых народов, старался очистить их от наносов современности и последствий хронического алкоголизма. Все они, особенно ритуалы инициации мальчиков и девочек, оказывались гнусно лукавы, нечисты, насквозь фальшивы. Старшее поколение подвергало молодых испытанию стыдом и болью. Вот если бы эти обряды были искренне бесстыдны и радостно эротичны, тогда бы их можно было отнести к культуре тела и секса. Когда-нибудь он скажет и об этом.

– Попробуй найти аромат, который покажется тебе знакомым: одновременно здешним и родным, – наставлял неофита Марин. – Но при любом оттенке ты должен пахнуть собой, – вдруг спохватился он. – Читаться окружающими как ты сам. Ошибиться очень легко: когда ты вернешься в Москву, может оказаться, что это чужой запах. И тогда ты не сможешь им пользоваться. Произойдет отторжение.

– Да мне уже сейчас кажется, что я тут пахну как-то иначе.

– Так и есть. Кожа и волосы впитывают окружающие запахи. Особенно волосы. Поэтому будь внимателен. Ты должен найти такой аромат, который в Москве напомнит тебе не только Индию, но и все, что с тобой произошло здесь. И тебя самого в Индии. И немножко меня, – улыбнулся Марин. – Я ведь тоже часть твоей Индии.

Парень был незнакомо серьезен, целиком сосредоточен на процессе, как будто ошибка в выборе могла стоить ему жизни.

– Хочу предложить тебе порошок, – сказал Марин.

– Кокаин, что ли?

– Не надейся. Аюрведический. Вот этот. Если его высыпать в теплое эфирное масло, поучится паста. Ее нужно втереть в тело, но лучше, если это сделает профессиональный массажист. Это очень мощная штука, полезна тем, кто подвержен частым заболеваниям. В идеале, человек и природа должны находиться в гармонии. Если нарушается баланс между ними, человек заболевает. А эта процедура восстанавливает утраченный баланс.

– Вот это мне не помешало бы, – обрадовался мальчишка. – Хотя я не думал, что у моего личного ларингита или насморка могут быть такие роковые последствия. А оказывается, одним мохито можно нарушить баланс и мировую гармонию.

Он вернулся к прерванному занятию и умудрился выбрать единственный аромат, который читался как унисекс. Хореографа это не удивило. Он ждал именно такого результата, не помогая, не направляя. Решено было взять порошок домой, в Москву. Но местного массажиста все же посетили – парень горел желанием немедленно исцелиться от бесконечных своих простуд.

На специальном столе из цельного куска дерева лежал мальчишка. Жилистый человек, обозначенный на табличке при входе как тибетский знахарь, колдовал над телом и головой клиента, не прикасаясь, шаманя, производя пассы руками. Залевскому казалось, что парень впал в гипнотический транс. Хорошо, очень хорошо, думал хореограф, пусть он чуть-чуть расслабится, отдохнет от своей войны, от своего мучительного сиротства и горестей надуманного несовершенства. Но в этот момент, на самом пике размышлений Марина, парень поскреб зачесавшийся нос. Лекарь замер. Покачав головой, он возобновил процедуру, которая выглядела теперь несколько иначе. Он словно омывал голову клиента и вскоре перешел к прямому контакту. Теплая паста, которую он наносил на тело мальчишки, имела цвет корицы и пахла соответственно. Руки лекаря, казавшиеся поначалу тонкими и слабыми, способными только на пассы в воздухе, мощно двигались теперь по телу клиента по одному ему известным линиям. Залевскому захотелось узнать, что это за линии. Все сведения, касавшиеся тела, должны были непременно открыться ему во всей полноте. Это был не обычный массаж, которым он баловал себя тут каждый раз. Да и знахаря этого он видел впервые. Марину казалось, что он заряжает пациента какой-то неведомой силой, особой энергией, нажимая пальцами на невидимые, ускользающие от постороннего глаза точки и очерчивая незнакомые ему параллели и меридианы ребром ладоней.

По окончании сеанса знахарь обернул мальчишку чем-то вроде кашаи и, легко подняв, перенес на кушетку. Тот спал. Лекарь посмотрел на него и улыбнулся. А затем пригласил на массажный стол Марина. Да, было бы здорово прояснить картину на себе. Обучение в процессе, так сказать… Стол оказался теплым, как тело. Словно живым. Залевскому захотелось его обнять. Это была его последняя мысль, последнее впечатление до конца процедуры – хитрый лекарь отключил его сознание.

Залевский проснулся первым. Свет за окнами тускнел, в комнате курились благовония. Марин встал с массажного стола, на котором оставил его щуплый знахарь, и смотрел на спеленатого мальчишку. Его вдруг поразила какая-то райская отрешенность от мира в его лице и витающая улыбка, как будто он заново родился – теперь уже для счастья, для всеобщей любви. Он казался Марину нездешним, не земным.

Хореограф, ежегодно дававший перед Рождеством благотворительные спектакли в пользу детских приютов – как бы извиняясь за личное неучастие в процессе производства и воспитания, наслышан был от тамошнего персонала, что из десяти младенцев-подкидышей выживает один. И гибнут они не от недостатка ухода и врачебной помощи, а от физического ощущения своей ненужности этому миру. И сердобольные няньки помогают выжить тем, к кому особенно прикипели: приматывают младенцев к своим спинам, и носят их, чтоб они чувствовали человеческое тепло, чувствовали, что нужны кому-то. Наверное, этот малый постоянно ощупывает пространство вокруг себя в поисках тех, кому он нужен. Даже нажив поклонников и какое-то близкое окружение, он не верит, что они с ним – навсегда. Он копит людей впрок, про запас, как переживший голод набивает припасами кладовую.

Парень открыл глаза, словно услышал мысли Марина, завозился, пытаясь «распеленаться». Помощница массажиста внесла чай. Теплый, желтоватого оттенка напиток имел вкус незнакомый, не слишком приятный.