Йогиня. Моя жизнь в 23 позах йоги - Клер Дедерер

Ни секунды ни сомневаясь, Люси ринулась вперед и исчезла в толпе. Стоило ли столько мучиться с выбором школы, если наша девочка сама решила свою судьбу, восторженно бросившись в игру?

Эта школа меня до слез растрогала, в буквальном смысле. Она соответствовала всем моим понятиям (не слишком продвинутым, правда) о том, как дети должны проводить время: рисуя картинки, бегая по комнате, как дикие олени, и изредка, ну может, раз в день, решая какой-нибудь пример. Посреди библиотеки стояли огромные шатающиеся картонные джунгли, которые явно смастерили сами дети. Над дверью висела самодельная табличка, гласившая: «Детство — это путешествие, а не гонка!» Это была не просто школа с игровой комнатой. Вся школа была игровой комнатой. Мы записали Люси, не раздумывая.

Если честно, я была рада, что мы в кооперативе — совсем как тогда, когда Люси была маленькой и ходила в ясли. В кооперативе родители ходили в школу вместе с детьми, хоть и раз в неделю. Для одержимой мамаши, которой я стала, это был идеальный вариант. Ведь я могла висеть над Люси, пока та лепила из пластилина, разрешала конфликты с другими детьми и училась рисовать карандашами. О да!

В каждом классе здесь было по двенадцать человек. Это было настоящее кооперативное предприятие. В школе работали четыре учителя и несколько специалистов, а всё остальное делали родители. Мы убирались, помогали на уроках, собирали средства на разные нужды, строили, отвечали на звонки, покупали всё для учебы, таскали доски, готовили еду. Так нам удавалось сократить расходы на обучение, а кто ж этого не хочет.

Мы всё делали вручную: сумочки из фетра, лоскутные одеяла, домашние пироги с начинкой. В кооперативной школе всё было, как во времена колониального Уильямсбурга. Хотите — верьте, хотите — нет, но для декораций к уроку истории, посвященному индейцам северо-западного Тихоокеанского побережья, мы с другими мамами дубили шкуры. Родительские собрания случались чуть ли не каждый день. Любая мама, чьи дети когда-либо ходили в кооперативную школу или ясли, знает, что это такое. На собраниях мамы спорили и пели. Сначала мне нравились разборки, а петь я ненавидела. Как здорово, что даже в подготовительной школе есть свои интриги, думала я! Но потом я постепенно охладела к интригам, а вот пение, наоборот, полюбила, хоть и неохотно. Просто родители на этих собраниях спорили обо всем и постоянно. Спустя некоторое время споры утратили новизну.

Я выучила нейтральную фразу на все случаи жизни, которая помогала мне выходить из потенциально взрывоопасных и провокационных ситуаций: «Спасибо, что поделились с нами». Фраза работала. Правда, я чувствовала себя карикатурным персонажем, произнося ее, зато она действовала, как заклинание. Я бросалась этой фразой направо и налево, как мелочью, приготовленной для парковочного автомата.

На родительских собраниях спорили о школьной программе и о сокращении расходов. Об уроках испанского и походах с палатками. А еще спорили о том, как спорить. Но главным камнем преткновения всегда оставалось питание.

Логично, что в школьный кооператив своих детей отправляют именно те люди, у которых повышенные требования к питанию. Потому что многие из них выбрали кооператив по той же причине, что я: из страха. Нами всеми руководил страх, это громадное трясущееся желеобразное чудище: мы боялись, что нашим детям что-то навредит. Антропологи выдвинули теорию о том, что причина этой тревоги кроется в небольшой численности современных семей: ведь мы куда больше вкладываем в каждого ребенка и у нас нет «запасных». Как бы то ни было, у этой фобии, носящей характер эпидемии, есть и другие имена: к примеру, любовь и забота. А заботиться о детях прежде всего означает правильно их кормить.

У кого-то в этом вопросе просто не было выбора: например, в случае пищевой аллергии или серьезных проблем со здоровьем. К примеру, у Лукаса была хроническая целиакия — у него просто не переваривалась пшеница. Кендра не переносила арахис — аллергический приступ мог закончиться летальным исходом. Но были дети и без серьезных медицинских проблем, зато ограниченные в еде по рациональным соображениям. Серена и Портер выросли в семье вегетарианцев, и их нужно было учить определять, что в блюдах есть мясо, и, соответственно, отказываться от них.

А потом всё поползло по наклонной, с горки, скользкой, как соевый йогурт или банан. К примеру, некоторые родители были категорически против того, чтобы их дети ели сахар. Или обменивались угощением с другими детьми. Или ели любую «детскую» пищу. Были те, кому не нравилось, что еду используют как поощрение. Те, кто не признавал «химикатов» в продуктах. И всё это нужно было учесть.

Чем дальше, тем больше мы запутывались. Многие из этих предпочтений преподносились как медицинская необходимость.

К примеру, если маме А. вдруг захотелось ограничить употребление молочных продуктов для всех членов своей семьи, она могла просто соврать, что у ее ребенка аллергия на лактозу. Мама Б. уверяла, что Грейсон не переносит пшеничный белок, но почему тогда мы периодически видели крекеры из экологического супермаркета в его коробочке для завтраков? А та, что ненавидела «химические добавки», курила сигареты и давала ребенку конфеты.

Откуда я всё это знала? Ведь все мы были там. Мы всё видели. Именно поэтому мы и отправили наших детей в школьный кооператив. Мы были идеальными родителями, которые желали быть в курсе всего. А аллергия на пшеницу, обмен завтраками и непереносимость лактозы — то были самые модные темы сезона.

Со школой в нашей жизни появилась новая система. Каждый вечер мы с Брюсом бодро проходили ежедневный ритуал (или сказать «отбывали срок»?): ужин, купание, сказка, постель. Этот час приносил нам мало удовольствия. Не то чтобы меня тяготили мои обязанности, нет, я ничего против них не имела. Каждая из них была тихим маленьким счастьем, и хоть я и выполняла их день ото дня, всё время случалось что-то удивительное: то ребенок вдруг прочтет слово вслух, то крепко меня обнимет, то отрастит в ванной бороду из пены. Но эти моменты почему-то казались менее важными, чем бесконечность вокруг. Унылая бесконечность была проблемой. Я словно стояла на равнине, утыканной монолитами, которые нужно было обойти. Это была самая медленная в мире гонка с препятствиями.

Мы постоянно пытались заставить время работать на нас. Прославились среди наших друзей тем, что приезжали в гости на разных машинах. Так один человек мог еще немного поработать после того, как другой уехал из дома. А потом другой уезжал пораньше, чтобы уложить детей в кровать вовремя. Это часто подразумевало сложнейшее маневрирование со временем, расчет до секунды; мы так хорошо освоили это искусство, что могли уже организовывать ограбления банков.

Самым важным всегда было уложить детей вовремя. Нам казалось, что, поскольку мы работаем дома, обычные законы времени не имеют над нами власти. Мы думали, что у нас есть преимущество перед теми, кто должен быть в офисе к определенному часу. Одного мы не замечали: что наше время было расписано буквально по секундам. Мы никогда не позволяли ему просто течь своим чередом; жизнь не по расписанию почему-то нас расстраивала. Когда-то мы могли делать с нашим временем всё что хотели. Теперь дела громоздились одно на другое, и, как следствие, мы перестали удивляться.