Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI— XVII вв. Опыт изучения общественного строя и сословных отношений в Смутное время - Сергей Федорович Платонов

родных же сестрах из семьи Горбатых-Шуйских, Ирине и Евдокии, были женаты князь И. Ф. Мстиславский и Н. Р. Юрьев. Князь В. И. Шуйский в первом браке своем имел женой княжну Е. М. Репнину, родные которой были «братья и великие други» семье «Никитичей» Романовых. Вокруг царя Федора было столько «своих» людей, и притом думных, что и без всякой «пентархии» было кому опекать неспособного монарха и «поддерживать под ним царство». И около другого сына Грозного, царевича Димитрия, была своя родня – Нагие. К ним, кажется, примыкал и оружничий царский Б. Я. Бельский, которого иногда называют «дядькой» или воспитателем маленького царевича. Из бояр первого кружка Бельский дружил, как видно, с одним только Б. Годуновым, с которым находился в свойстве по жене Бориса. Остальные бояре были далеки от него. И Бельский и Нагие не принадлежали к высшей московской знати. Несмотря на то что Бельский, находясь в большом приближении у Грозного, был при нем «первоближен и началосоветен», Грозный ему не сказал боярства, и Бельский не был «венчан славой совершеннаго имени чиновска», пока при Борисе не стал окольничим, а при Димитрии боярином. Нагие же, редко выслуживаясь до боярства, бывали и в думных дворянах. В «отечестве» своем и в службе родня Димитрия и вообще люди его круга были гораздо пониже тех, кто держался около старшего его брата Федора[44].

Ограничивая состав правительственной среды немногочисленным кругом царской родни и доверенных слуг, мы тем самым уже устанавливаем определенный взгляд на придворные смуты в первые годы царствования царя Федора Ивановича. Эти смуты не были борьбой за власть и за будущий престол «могущественнейших» родов московской аристократии, за которыми стояли бы целые партии боярства; это были простые столкновения за дворцовое влияние и положение между людьми, причитавшими себя в родство с царем. Политическое значение этой борьбе придали не те цели, которыми первоначально руководились борцы, не те средства, которыми они действовали, а те результаты, к каким привела эта борьба, – формальное признание Б. Годунова регентом государства. Только тогда, когда Б. Годунов стал «властодержавным правителем» всего Российского царства и тем самым открыто, хотя и косвенно, заявлена была неспособность царя к правлению, придворное первенство Бориса обратилось в политическое. Передача правления в руки Бориса и смерть царевны Феодосии совершили важный перелом в развитии боярской смуты. Когда обнаружился вполне физический упадок бездетного царя и исчезли надежды на царское «плодородие», то стало очевидно, что дворцовый временщик через полномочия регента может приблизиться к обладанию престолом. Тогда только и могли возникнуть династические притязания и мечтания как в боярском потомстве Рюрика, так и в тех некняжеских семьях старого боярства, которые считали себя честнее Годуновых. До тех же пор мы можем наблюдать лишь простые придворные ссоры.

Но прежде чем начались такие ссоры, в Москве произошел ряд событий, не имевших прямого отношения к боярской смуте последующих лет, однако тревожных и смутных. Эти события были вызваны необычным состоянием царской семьи, в которой старший ее представитель, Федор, не был дееспособен, а младший, Димитрий, не был правоспособен. Одинаковая непригодность их к личной деятельности как бы равняла их в отношении прав на престол, и можно было опасаться, что найдутся люди, желающие передать власть от Федора Димитрию. По крайней мере, этого опасались приближенные Федора. Поэтому тотчас по смерти Грозного было признано необходимым удалить из Москвы Димитрия и его родню. Царевича с матерью, дядями и некоторыми другими более далекими родными отправили на его удел в Углич. Кое-кого из Нагих послали в низовые города на воеводства. Выслали и Б. Бельского из Москвы после какого-то уличного беспорядка, направленного против него. Но эта высылка людей, признанных неудобными в столице, не имела вида суровой опалы. С углицким удельным двором московский двор сохранял доброжелательные отношения. В Москву с именин царевича 19 октября, на память мученика Уара («ангел его молит в той день», «прямое ж ему имя бысть Уар», поясняли летописцы о царевиче Димитрии), присылали государю «пироги», а государь отдаривал царицу Марию Федоровну мехами, а ее посланца А. А. Нагого камками и деньгами. Также и Бельский, удаленный из Москвы «от молв мира» в Нижний Новгород, был там не ссыльным и заключенным, а воеводой и сохранил сан оружничего. Государь так заботился о нем, что он пребывал там «во обилии и многом покое»[45]. Каковы бы ни были, в частности, поводы к высылке Нагих и Бельского, смысл этой меры вне спора: ни Нагие, ни Бельский на самом деле не поднимали крамолы против Федора, но пребывание в Москве как их самих, так и питомца их, маленького Димитрия, показалось опасным для старшего царевича, хотя и нареченного царем, но неспособного к правлению. Руководители Федора испугались не открытого покушения, не действительно наступившей опасности, а только возможности интриги против старшего брата в пользу младшего. Поэтому быстрое удаление от двора того круга придворных, из которого могла выйти интрига, было не последствием уже происшедшей в правительстве смуты, а предварительной мерой для ее предупреждения. Что же касается до уличного движения против Бельского, то, по всем признакам, в нем не было элементов противогосударственных и противодинастических. Направленное против отдельного правительственного лица, оно представляло собой, кажется, одну из тех площадных случайностей, какие были знакомы Москве и в XVII веке. Оба эти эпизода – и выезд Нагих и Бельского из Москвы, и волнение толпы против Бельского – в развитии смуты играют случайную роль. Изложение боярских смут и борьбы за престол следует начинать не с них, а с тех столкновений, которые произошли позднее между приближенными царя Федора, в самом тесном правительственном круге, державшем власть именем слабого царя.

В центре этого круга, как мы уже видели, стояли бояре кн. И. Ф. Мстиславский, Н. Р. Юрьев и Б. Ф. Годунов. К этому же центру были близки и князья Шуйские: кроме Ивана Петровича Шуйского и Василия Федоровича Скопина-Шуйского, которым боярство дано было еще Грозным в 1584 году, боярами были сказаны братья Василий и Андрей Ивановичи Шуйские. Среди остального боярства не было князей, равных им по значению. Ни одна ветвь Рюриковичей при воцарении Федора не имела представителей в думе, если не считать окольничего Ф. М. Троекурова из невеликих ярославских князей. Из князей же литовского корня состоял в думе и доживал свой век старейший в роде Булгаковых князь Василий Юрьевич Голицын, умерший воеводой в Смоленске в 7093 (1584–1585) году, а остальные Булгаковы, как Голицыны, так и Куракины, по молодости еще не дошли до боярства и даже старшие из них были возводимы в боярский сан уже при царе Федоре. Старший из Трубецких, боярин Федор Михайлович, стоял высоко в служебном отношении, но не