Британская империя. Разделяй и властвуй! - Джон Роберт Сили

Из этого вы видите, что мятеж был подавлен в значительной мере путем противопоставлений одних индийских рас другим. До тех пор, пока можно будет пользоваться этим средством, пока население не составит себе привычки критиковать свое правительство и восставать против него, английское управление Индией будет возможно, и в нем не будет ничего чудесного. Но, как я уже сказал, если это положение вещей изменится, если каким-либо процессом население сплотится в одну национальность, если отношение англичан к ней станет сколько-нибудь походить на отношение между Австрией и Италией, то англичанам не только придется начать опасаться за их господство, – они прямо должны будут сразу отказаться от всякой надежды сохранить его. Я не представляю себе, чтобы та опасность, которая грозит Англии в Индии, проявилась в форме народного восстания. В некоторой части алармистской литературы, например, в книге Эллиота (Elliot), озаглавленной: «Об индийских делах Джона» (Conserning John’s Indian afairs), описываются раздирательные картины бедствий, претерпеваемых бедными земледельцами Индии, и делается заключение, что эти бедствия должны повести к взрыву отчаяния, последствием которого будет изгнание англичан. Здесь не место разбирать, верны ли эти описания; но, допуская, ради аргументации, их основательность, я все-таки не вижу в истории примеров, чтобы революция рождалась из таких причин. Я вижу огромные населения в течение целых столетий согбенными до земли под самыми унизительными бедствиями; они не прибегают к восстаниям, нет! – если они жить не могут, они умирают; если они едва-едва могут жить, они живут, довольствуясь этим; их чувства притуплены, желания уничтожены нуждою. Если народ решается на восстание, значит, он несколько воспрянул, начинает надеяться, начинает сознавать свою силу. Но такое восстание будет подавлено туземными солдатами, если они к тому времени еще не сознают себя братьями индусам и чуждыми своим командирам-англичанам. С другой стороны, если когда-нибудь подобное сознание вырастет, если Индия начнет дышать, как одно национальное целое, – а английское правление, быть может, более всех прежних правлений способствует этому, – тогда дело обойдется без всякого взрыва отчаяния, ибо национальное чувство быстро охватит туземную армию, от которой Англия всецело зависит. Англия была в состоянии подавить грозный мятеж 1857 года только потому, что он распространился лишь на часть туземной армии, что народ в действительности не сочувствовал ему и что англичане, следовательно, имели возможность отыскать туземные индийские расы, соглашавшиеся сражаться на их стороне. Но в тот момент, когда явится возможность мятежа, который будет не простым мятежом, а восстанием – выражением всеобщего чувства сознанной национальности, англичане должны будут проститься со всякой надеждой и оставить всякое стремление сохранить свою империю. Ибо они, собственно, не завоеватели Индии и потому не могут править ею в качестве завоевателей. А если они решатся на такую попытку, то она неминуемо повлечет за собою полное финансовое крушение Англии.

В двух последних лекциях я старался показать, что завоевание Индии и управление ею англичанами не представляют собою ничего удивительного в известном смысле этого слова. Англичане могут справедливо гордиться многими деяниями своих соотечественников в Индии и многими людьми, выказавшими редкую энергию и талант в управлении; но было бы заблуждением предполагать, что самое существование империи является незыблемым доказательством громадного превосходства английской расы над расами Индии. Не прибегая к признанию этого превосходства, мы можем указать на причины, достаточно объясняющие рост и непрерывное существование империи. Следовательно, в этом явлении нет ничего удивительного, если под словом «удивительное» подразумеваем мы чудесное или трудно объяснимое обычной причинностью.

Тем не менее, в другом смысле империя эта представляет собою нечто удивительное, и даже гораздо более удивительное, чем обыкновенно предполагают. Однако достойными удивления нам кажутся не причины, породившие ее существование, а те последствия, которыми это существование сопровождалось. Другими словами, она имеет важное значение специально в историческом смысле, ибо мы уже говорили, что историческая важность событий измеряется их чреватостью последствиями. Применяя эту мерку, мы уже выдвинули вперед несколько событий в истории Англии (особенно американскую революцию), которые, не представляя собою ни драматизма, ни романтического интереса, изучаются обыкновенно слишком поверхностно. Позвольте теперь заметить, что, если индийская империя при ближайшем рассмотрении и покажется менее чудесной, зато она столько же выиграет в историческом отношении, сколько потеряет в романтическом.

Обширная восточная империя сама по себе не является чем-то интересным и исключительно важным. В Азии существовало много таких империй, которые в историческом отношении имели меньше значения, чем какой-нибудь греческий или тосканский город-республика. То, что они были обширны и существовали долго, еще не делает их интересными. Обыкновенно при ближайшем знакомстве мы находим, что они стояли на низкой ступени организации и оказывали такое давление на личность, что в них не было ни счастья, ни прогресса и не совершалось ничего достопамятного. Быть может, первым впечатлением от английской империи в Индии, когда мы обратим на нее внимание, будет то, что и она, в сущности, ничем не интереснее остальных разросшихся азиатских деспотий. Правда, можно быть уверенным, что благодаря контролю английского общественного мнения эта империя стоит на более высоком уровне развития, нравственности и человеколюбия, чем стояла империя Могола, которой она наследовала. В лучшем случае мы можем считать ее хорошим образцом дурной политической системы. И англичане вовсе не расположены гордиться ролью наследников Великого Могола. Несмотря на все достоинства английской администрации, мы сомневаемся, чтобы подданные империи были счастливы; мы даже сомневаемся в том, что правление англичан подготавливает индусов к более счастливому положению, и опасаемся, что оно погружает их еще в большую глубину несчастия; мы даже считаем возможным, что настоящее азиатское правительство или, еще лучше, народное правительство, возникшее из среды индусского населения, в конце концов могло бы оказаться более благотворным: оно было бы более сродно, хотя и менее цивилизованно, чем такое чуждое и несимпатичное управление, как управление англичан.

Однако мы должны помнить, что не все империи лишены исторического интереса. Не такова, например, Римская империя. В настоящее время я могу смело утверждать это, ибо наши взгляды на историю за последнее время стали не так исключительны. А между тем еще недавно даже Римская империя считалась неинтересной потому, что это была деспотическая, в некоторые периоды несчастливая и полуварварская империя. Прошлое поколение держалось того мнения, что в политике хороша лишь свобода, и сообразно с этим все те периоды истории, в которых свободы нет, должны быть выпущены и как бы вычеркнуты. Наряду с таким мнением господствовала привычка читать историю так, как мы читаем поэзию, то есть исключительно ради возвышенного удовольствия: как только читатель доходил до периода, в котором не было ничего блестящего или трогающего душу, он закрывал книгу. В те времена, наверно, была осуждена и Римская империя. Римская республика уважалась за свою свободу, а ранняя Римская империя изучалась ради отыскания в ней следов свободы. Но, дойдя до конца второго столетия, книгу закрывали, как будто все, что следовало затем в течение десяти веков, являло собою упадок и разрушение. Интерес к читаемому пробуждался снова лишь тогда, когда вновь начинали зарождаться следы свободы в Англии и в итальянских республиках. Кажется, я могу смело сказать, что подобный взгляд на историю в настоящее время устарел. Мы теперь читаем историю не ради одного удовольствия, мы надеемся открыть в ней законы политического развития и видоизменения, и потому почти не думаем о том, является ли тот или другой период блестящим или плачевным; достаточно, если он поучителен и учит нас тому, чему учат другие периоды. Мы также знаем теперь, что в политике есть благо и кроме свободы, например национальность, цивилизация. Случается, и даже нередко, что правительства, не дающие свободы, тем не менее, ценны и чрезвычайно благоприятны для достижения упомянутых целей. Вот почему Римская империя, не только в начале, но и во время позднейшего своего развития, вплоть до тринадцатого столетия, считается в настоящее время, несмотря на ее варварство, суеверие и весь ее упадок, одним из наиболее интересных исторических явлений. Мы видим, что эта империя имеет свой внутренний прогресс, свои творческие идеи и достопамятные результаты. Мы различаем в ней зародыш того, что представляет собою нечто великое и замечательное, – зародыш современного братства или свободной федерации цивилизованных народов. И потому, несмотря на то что эта империя была громадна и несмотря на то что управлялась она деспотически, мы изучаем ее с беспредельным интересом и вниманием.