Шерше ля вамп - Юлия Набокова

Я растерянно покосилась на Лену — та по-прежнему спала.

— Елена! — настойчиво повторил Громов, повышая голос. — Почему ты молчишь? Ты что, опять напилась до невменяемости?

Так вот почему Ленка дрыхнет без задних ног! Видимо, алкогольный сон для нее не редкость. Раз уж даже отец про то знает. Не зря мне показалось, что Лена весьма уверенно открыла бутылку шампанского, — видно, опыт у нее в этом имеется существенный. Решившись, я поднесла трубку к уху. Как же его зовут-то? То ли Василий Владимирович, то ли Владимир Васильевич. Столько лет прошло, я уже и не помню точно. Зато помню, он жутко бесится, когда его отчество путают.

— Владимир Васильевич, — сказала я, — это Жанна.

— Вообще-то Василий Владимирович, — холодно поправил он. — Здравствуй, Жанна.

— Ой, простите, — запнулась я.

— Что там с Еленой?

— Спит, — доложила я.

— Понятно, — хмыкнул он. — Я к вам сейчас приеду. Ты уж постарайся ее привести в чувство к моему появлению.

Громов отключился, я вернула телефон на столик и заметила на ладонях бурые пятна, будто перед тем, как провалиться в сон, я испачкалась в гранатовом коктейле.

— Лена, — громко окликнула я, шагнув к дивану, — вставай. Твой отец сюда едет.

Еще шаг, и нога ступила во что-то мокрое, носок насквозь пропитался влагой. Я поскользнулась и рухнула на пол. Руки, выставленные от падения, проехали по влажному полу, и в нос ударил запах крови. Я развернула дрожащие ладони — они были красными. Как и мои джинсы, как водолазка, как промокшие насквозь носки.

Я закричала, но голоса не было. В горле снова заворочался морской еж, и, казалось, его иглы мгновенно увеличились до такой длины, что пронзили и виски, и живот, и самое сердце. Стоя на коленях на полу, я нащупала рукой чистое место и попыталась встать на ноги.

Мне надо было увидеть своими глазами. Убедиться в том, что…

Лена была мертва.

Я не видела ее запрокинутого лица, но не могла отвести взгляда от страшной, во всю шею, раны на горле. Кожа разошлась в стороны, но крови не было. Потому что вся кровь была вокруг — на алом шелковом Ленином халате, покрытом багровыми пятнами, на когда-то кремовой обивке дивана, на мокром от крови ковре, на котором я спала, на полу, на стенах, даже в аквариуме. А еще на мне. На моих руках, на моей одежде, на моих спутанных волосах. И отвратительнее всего было то, что кровь на одежде уже высохла. Все выглядело так, словно я сама, своими руками, прирезала Ленку, а потом спокойно завалилась спать на влажный от крови ковер.

Словно невидимый боксер ударил меня в живот, я согнулась пополам, и меня вывернуло наизнанку. Кровью.

Не может быть… Я же выпила вчера только бокал этого злополучного «Гранатового браслета»! А кровищи столько, как будто я опорожнила весь кувшин.

Но не могла же я сама…

Трясущимися пальцами я задрала водолазку и нащупала замочек пирсинга со Слезой Милосердия. Вот же она, на месте. И я ее не снимала. Я точно знаю!

Тогда что же здесь произошло, пока я спала? И кто сюда приходил? Кто взломал дверь, пока мы спали? Или кого Лена могла сама впустить без опасений?

Никого. Я вздрогнула. Если бы кто-то увидел меня здесь, то Ленка стала бы моей сообщницей. Она и так многим рисковала, решившись мне помочь. Единственный, кого она ждала, это отец. А он задержался с делами и приедет только сейчас…

Я схватилась за голову, забыв, что руки в крови. Громов же скоро будет здесь. Что он со мной сделает, обнаружив рядом с телом единственной дочери?! Особенно учитывая, как жестоко он обошелся с убийцей жены?

Я невольно кинулась к двери, подталкиваемая мыслью: бежать! И остановилась на пороге, чувствуя, как пол уходит из-под ног и прямо подо мной разверзается бездна ада, где я буду вечно гореть в огне. Потому что не было никакого взлома. Лена твердо дала понять, что электронный ключ к ее квартире взломать невозможно. И не было никакого гостя, Лена не стала бы себя так глупо выдавать. В квартире не было никого, кроме нас двоих. И никто ее не покидал. Потому что карта-ключ по-прежнему была вставлена в электронный замок изнутри, что исключало вариант с приходящим убийцей.

Все было предельно ясно.

Все было абсолютно очевидно.

Все было чудовищно нереально.

Я достала свой мобильный. Минуту невидящим взглядом смотрела на потухший экран, потом включила сеть, отыскала в журнале входящих вызовов звонок, который застал меня в лесу у Замка Сов, и нажала повтор.

— Андрей, — безжизненно сказала я в трубку, — я в квартире Лены Громовой. Она мертва.

И, чтобы не слышать ругательств, которые донеслись из динамика, нажала отбой.

Все. Теперь мне не страшен ментальный допрос. Он — моя единственная надежда на спасение. На то, что найдутся доказательства, что я не убивала Лену. Если же подтвердится обратное, я больше не хочу жить на свете. Я уже умерла сегодня ночью. Вместе с подругой, которую я убила.

Дверь пришлось взламывать. Второго электронного ключа не было ни у кого — ни у портье, ни у отца Лены. А микросхема карты, вставленной в ячейку, оказалась залитой кровью — будто бы ночью в беспамятстве, поняв, что я натворила, я пыталась сбежать из квартиры, но безнадежно испортила ключ вымазанными в крови руками. Не сомневаюсь, что четкий отпечаток пальца, который остался на голубой пластиковой поверхности, принадлежит мне. А кому же еще?

Когда бронированная сталь обрушилась на пол, первым в квартиру ворвался Громов. Следом за ним по металлу загрохотали ботинки Андрея и других Гончих. А потом раздался страшный крик — такой нечеловеческий, такой горестный, как только может кричать бессмертный отец над телом своей единственной дочери. От этого крика я оглохла. Тишина окутала меня плотным ватным саваном, и я больше не слышала ни звука, хотя люди вокруг то и дело раскрывали рты и заходились в безмолвном крике. Гончие взяли меня в кольцо и оттеснили к стене. Это меня и спасло от озверевшего от горя Громова, который легко смел в стороны двух Гончих, чтобы подобраться ко мне.

Он кричал мне в лицо «убийца!» — я не слышала, но прочитала это по его губам — и расстреливал колкими взглядами. Но это уже были даже не дротики, а арбалетные болты, от которых скручивалось судорогой сердце, тяжелели руки и ноги, а голова наполнялась невыносимой болью.

На то, как меня выводили из здания, казалось, сбежались смотреть все живущие здесь вампиры. Столько полыхающей во взглядах ненависти и столько животного страха прежде я не вызывала никогда. Показалось, что я не выйду из здания живой — обезумевшая толпа раздерет меня в клочья. Но с Гончими никто связываться не рисковал, и я получила отсрочку на несколько дней. До оглашения результатов ментального допроса.

Пока меня везли, несколько раз меняли машины. Видимо, чтобы сбить со следа народных мстителей, если таковые бы вздумали за нами отправиться. Наконец микроавтобус остановился на окраине Парижа у мрачного серого особняка, который располагался на отдалении от других домов. Меня провели по пустым необжитым комнатам к двери в самом конце коридора, и Андрей, не произнесший за все это время ни слова, тряхнул меня за плечо так, что оторвал рукав водолазки и с силой толкнул меня в спину, отправляя в стылое нутро подвала. Я пересчитала ребрами ступеньки, но не почувствовала боли. Ведь я уже была мертва.