Деньги дороже крови - Владимир Гурвич

— Вам известно, что нас ждет торжественный прием у господина Семеняки? — спросил я.

— Да, через пятнадцать минут буду готова.

На этом наш диалог прервался, и я вернулся к себе.

Дом Семеняки, как и все в этом городе, располагался недалеко от гостиницы. Но это был совсем другой, непохожий на то, что я видел, район. Чистый, утопающий в зелени, а вдоль дороги выстроились уютные особнячки. Некоторые вполне можно было представить себе и в Москве. Правда, их число было совсем невелико.

Машина остановилась возле одного из таких особнячков. На фоне расположенных рядом домов он был среднего размера. Мы вошли через калитку в палисадник, и тут же нам на встречу выскочил хозяин дома.

— А мы вас уже ждем. Проходите, дорогие гости.

Изнутри дом выглядел не хуже, чем снаружи. По местным меркам тут все ломилось от богатства. Повсюду нас окружал хрусталь, мебель, если была не изысканная, но вполне добротная.

— А вот и моя вторая, но лучшая половина, — представил он свою жену. — Валентина Павловна.

Лет пятнадцать назад Валентина Павловна была, наверное, женщина приятной, вполне нормальных размеров. Но хорошая жизнь уж слишком, как хорошие дрожжи тесто, увеличила ее формы. Правда, их облегал вполне приличный костюм, однако он не был в состоянии скрасить вопиющие недостатки фигуры.

Однако вечер прошел вполне приятно. Хозяйкой Валентина Павловна являлась превосходной, я давно так не объедался. Даже Царегородцева, всегда помнящая о фигуре, позволила себя некоторые излишества. Да и беседа была вполне пристойной, хозяева вон из кожи лезли, дабы показать себя перед столичными гостями людьми вполне светскими, к тому же неплохо осведомленными о московской жизни. Я даже услышал некоторые интересные факты, о которых до сего момента ничего не знал.

— Не хотите ли подышать свежим воздухом? — предложил мне Семеняка после того, как в наших желудках в немереных количествах перемешались самые разнообразные яства и напитки. — А женщины пусть поговорят о своих секретах.

Я, разумеется, не возражал. Мы вышли на улицу и закурили.

— Подымов придет к вам в номер в десять часов, — почему-то почти шепотом сообщил мне Семеняка. — Только не говорите ему, что это я организовал ваше знакомство. Иначе он может просто уйти.

— А если он спросит?

— Вряд ли. Но если это несчастье случится, сошлитесь на Бориса Петровича. Это его мигом успокоит.

— Кто такой Борис Петрович?

Мне показалось, что Семеняка немного замялся.

— Это тайна, но вам я, конечно, скажу. Это помощник губернатора. Единственный человек в его команде, который нам сочувствует.

— И дорого нам обходится его сочувствие?

Семеняка засмеялся.

— Все благородные чувства обходятся дорого. И чем благородней, тем дороже. Но что делать, за все хорошее надо платить. Кстати, завтра в газете появится первая положительная статья о нас. Как видите, мы время даром не теряем. Наши деньги уже работают.

— Скажите, Александр Тихонович, а как вы считаете, правильно ли мы себя ведем в этой городе?

По выражению его лица я понял, что у него нет большого желания отвечать на этот вопрос.

— Вы желаете знать мое мнение?

— Желаю.

— Никто до вас им ни разу не интересовался. Хорошо, я отвечу, но только вам. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Понимаю. Не беспокойтесь.

— Мы не думаем о будущем, мы оставляем после себя только ненависть. Так долго продолжаться не может. Однажды что-то случится.

— Вы говорили об этом руководству?

— Да бог с вами, кто я такой, чтобы им указывать. Они не спрашивают моего совета, а дают только указания. А мое дело их выполнять максимально добросовестно. Я маленький человек и знаю свой шесток.

— А если однажды тут случится мощный выброс ненависти? Что вы в таком случае станете делать?

— У каждого должен быть запасной вариант? — хитро улыбнулся Семеняка.

Мы вернулись к дамам, которые были заняты легкой беседой. И больше за весь вечер серьезных тем никто не касался.

В гостиницу мы с Царегородцевой вернулись около десяти часов.

— Простите, я устала, и хочу спать, — прервала она на корню все мои поползновения продолжить вечер в узком составе.

Впрочем, на этот раз я не слишком огорчился, сейчас меня больше интересовал визит Подымова.

Я сидел в номер, курил и ждал своего вечернего гостя. Но думал я о Семеняке. А он хитрый и изворотливый, совсем не глупый, и, судя по всему, беспринципный человек, Все отлично видит и понимает, но при этом плюет на все, кроме одного — своего благополучия. И даже если однажды концерн по глупости его руководства вышибут из комбината, он не пропадет, устроится в другое хлебное место. В общем-то, мне до его судьба нет никакого дела, если бы в какой-то момент нашей беседы меня не охватило безотчетное беспокойство. Что-то в ней промелькнуло такое, чего я так и не понял, хотя и почувствовал некий скрытый смысл. Но в чем он может заключаться, вряд ли я сумею сейчас разобраться.

В дверь постучали. Я впустил в номер своего гостя.

Бывают люди, которые нравятся с первой же секунды. Они еще не произнесли ни одного слова, а ты уже чувствуешь к ним расположение. Такое случилось со мной и сейчас. Подымов был еще совсем молодым человеком, вряд ли его возраст перевалил за двадцатипятилетний рубеж. Среднего роста, с густыми светлыми волосами и очень открытым, располагающим к себе лицом.

— Вы Бахтин, Леонид Валерьевич? — спросил он.

— Именно так.

— А я Алексей Подымов.

— Очень приятно, Садитесь.

— Извините, но вы не против, если мы с вами побеседуем не здесь.

— Вам тут не нравится?

— Не в этом дело.

— Хорошо, где же?

— В редакции моей газеты. Она тут недалеко. Я вам кое-что покажу.

— Хорошо, пойдемте.

Мы вышли на улицу. Хотя по московским меркам было совсем еще не поздно, но за весь недолгий путь нам никто не встретился. Город уж спал, даже окна домов светились редко.

— У нас рано ложатся и рано встают, — пояснил Подымов. — Рабочая смена начинается в семь часов утра, а до завода надо еще добраться. А с транспортом тут дело обстоит плоховато.

Мы остановились возле двухэтажного здания.

— Вот тут находится наша редакция, — сказал мой спутник. Из кармана он достал ключ и открыл дверь. — Проходите.

Все редакции чем-то напоминают друг друга. И я невольно вспомнил свою. Я вдруг почувствовал, что соскучился по своему прямому делу, все же писать статьи гораздо интересней моей нынешней работы. Мне даже трудно дать определение, чем же я теперь занимаюсь.