Анжелика. Том 3. Королевские празднества - Анн Голон

Кроме того, здесь, конечно, были корзины с превосходными и разнообразными спелыми фруктами.

Приободрил ли молодую королеву вид соблазнительного стола под сенью мимоз?

Так или иначе, она отдала должное первому обеду на французской земле, и многие расценили это как «чревоугодие». Мария-Терезия пожелала попробовать все блюда, возможно считая подобное поведение правилом хорошего тона и проявлением учтивости по отношению к тем, кто устроил пир в честь благополучного и долгожданного прибытия королевы.

Ее аппетит удивил многих, ведь еще совсем недавно Мария-Терезия выглядела такой опечаленной расставанием с отцом, она казалась убитой горем, и вдруг столь внезапный голод и шокирующая невоздержанность в еде. Но Анжелика, узнав о поступке королевы, ничуть не удивилась.

Оказавшись на французской земле, Мария-Терезия немного растерялась, а тут еще недавнее переживание, когда ее едва не разлучили с самой близкой придворной дамой, а ведь в соглашении об этом не говорилось ни слова, да ощущение, что каждый шаг все дальше отдаляет ее от отца. Поведение юной супруги французского монарха являлось не чем иным, как естественной реакцией здорового организма на потрясение. Молодая двадцатилетняя женщина была напряжена до предела, а значит, либо она не сможет проглотить ни кусочка, либо восстановит силы наиболее приятным, насколько это возможно в ее состоянии, образом, а именно угостится от души. Сегодня она проведет первый вечер среди новой семьи и подданных и должна будет с честью выдержать предстоящее испытание.

Позже стало известно, что королева Мария-Терезия сожалела об отсутствии Мадемуазель.

* * *

Время пролетело незаметно. Наступило утро восьмого июня, и надлежало срочно закончить все приготовления к торжествам, намеченным на следующий день.

К счастью, восьмое июня выдалось свободным, и каждый смог еще раз внимательно рассмотреть свои наряды, чтобы выбрать наиболее подходящий.

Инфанта не стала исключением. И хотя Мария-Терезия втайне сожалела о «страже инфанты», она «покорно и терпеливо» облачилась в сшитое по французской моде платье.

Расхаживая из комнаты на балкон и обратно, в перерывах между примерками платьев и мантий, Мадемуазель поведала Анжелике о досадном происшествии, случившемся, когда определяли порядок шествия. Оно касалось уважения к сану.

Королевская мантия Марии-Терезии крепилась поверх юбки и ниспадала к земле длинным, очень тяжелым шлейфом. Мадемуазель благодаря высокому положению и представительному виду должна была его поддерживать. Казалось, все так чудесно устроилось.

Но затем вспомнили, что герцогине де Монпансье также принадлежит право передать во время мессы новой королеве Святые Дары, а значит, шлейф за Марией-Терезией она нести не сможет. Тогда выбор пал на сестер Великой Мадемуазель, но королевская мантия оказалась слишком тяжелой для юных принцесс, и к ним присоединилась мадам де Кариньян.

Герцог де Рокелор вызвался нести шлейф принцессы де Монпансье, но остальные герцоги отказали в подобной услуге ее сестрам. Так что, как с горечью сообщила Мадемуазель, пришлось смирить гордость! И хотя она с нежностью отозвалась о графах де Сен-Мене, де Гондрене и де Ла Фейаде, которые любезно предложили свою помощь юным принцессам, случившееся сильно уязвило герцогиню.

— Мои младшие сестры внучки Генриха IV, и они ничуть не хуже его остальных внуков. Их мать, принцесса Лотарингская[199]— потомок старинного рода. И вот! Стоило месье Гастону Орлеанскому, брату покойного короля Людовика XIII, умереть, как тут же выясняется, что никто более не желает оказывать ему и его дочерям то уважение и то почтение, какими их окружали, когда он был жив! Ах! Я-то понимаю, что отец был человеком редкой чувствительности. Теперь при дворе таких не осталось. Он никогда не мог решиться отправить человека на смерть, хотя ранг вменял ему в обязанность вершить человеческие судьбы. Он любил искусство, музыку. Я отлично помню, что даже когда провалился заговор Сен-Мара[200], отец не унывал и все так же весело насвистывал.

Она вытерла слезы.

— Поверьте мне! Все очень изменилось. Нас окружают мелочные, безразличные и жадные людишки… Ну полно, хватит о грустном. Пойдемте, дорогая моя. Праздник еще не кончился. Мне нужна ваша помощь.

Так Анжелика покинула ряды простых зрителей испанских празднеств. Мадемуазель сильно волновалась. Для нее королевская свадьба была семейным торжеством, на котором она чувствовала себя немного хозяйкой. Она старалась успеть одновременно повсюду и увлекала за собой Анжелику, поручая ей нескончаемое множество мелких дел.

* * *

— Вы споете для нас? — спросил король.

Жоффрей де Пейрак вздрогнул и, обернувшись к Людовику XIV, смерил его высокомерным взглядом, как какого-нибудь незнакомца, которого ему забыли представить. Анжелика в порыве неясного страха схватила мужа за руку.

— Спой для меня, — прошептала она.

Граф улыбнулся и подал знак Бернару д'Андижосу, который тут же выбежал из зала.

Вечер близился к концу. Рядом с королевой-матерью, кардиналом, королем и его братом, гордо расправив плечи и опустив глаза, сидела инфанта. Она навсегда покинула родную Испанию. Филипп IV, с истерзанным сердцем, спешил со своими идальго в Мадрид, оставив в залог нового мира гордую и непорочную инфанту…

Юный скрипач Джованни протиснулся сквозь ряды придворных и подал графу де Пейраку лютню и бархатную маску.

— Зачем вам маска? — спросил король.

— У любви есть голос, но нет лица, — ответил де Пейрак, — когда перед глазами прекрасных дам проплывают грезы, их не должно смущать никакое уродство.

Он настроил музыкальный инструмент и запел, чередуя старинные песни на провансальском языке и модные любовные напевы.

Когда высокий и чистый тенор Золотого голоса королевства покорил сердца слушателей, он присел возле молодой королевы и с жаром бросился в неистовый испанский мотив с хриплыми выкриками на арабском языке, в котором воплотились вся страсть и пыл Иберийского полуострова.

С первых аккордов испанской песни молодую королеву охватило волнение, и она забыла о невозмутимости, которую, подражая отцу, старалась хранить на публике. Веки Марии-Терезии затрепетали, и все увидели, как заблестели ее прекрасные голубые глаза. Возможно, она в последний раз переживала мгновения замкнутой жизни маленького божества, растущего под присмотром графини де Приего в окружении придворных дам и карликов, которые ее смешили. Она прощалась со строгим и неспешным, но привычным для нее существованием, вспоминала, как они играли в карты, встречались с монахинями, которые предсказывали будущее или устраивали легкие завтраки с вареньем и пирожными, украшенными цветками апельсинового дерева и фиалками.