Невыносимые. До порога чужих миров - Ирина Лазаренко

– Может быть, стоило попытаться его… того?

– Иди… под конский хвост, – с чувством пожелал Тахар, разваливаясь рядом. – Один укус – и… нет у меня друга. Зато есть… собачка. Более или менее.

– Байки, – без уверенности пропыхтел Элай.

– Ага… На самом деле все еще… хуже. Если слюна попадет в маленькую… ранку, она лишит тебя… разума. То есть нет, тебя-то не лишит, ты можешь не опасаться.

– Чушь, – повторил Элай. – Если бы они вот так множились – давно бы пережрали весь Ортай.

Он теперь жутко досадовал, что они помчались в лес, как перепуганные детишки. Неужели втроем они бы не одолели оборотня? А теперь вот поди пойми, где находятся, как отсюда выбираться и кто еще может сожрать их по дороге.

Да и коней лишились почем зря.

– Они не множатся. – Тахар отер лоб рукавом. – Оборотнем надо родиться, от укуса им не станешь, но с ума свихнешься непременно. То есть, если выживешь, конечно.

– Ну, тогда весь Ортай был бы полон безумцами, – препирался Элай.

– Эльф, не вынуждай меня лютовать. Оборотни не охотятся на нас, не жрут нас, и делить им с нами нечего. Да они вообще из чащи не выходят.

– Тогда какого демона этот оборотень делал вблизи тракта?

Тахар ткнул пальцем вверх.

– Хотел удавиться на сосне?

– Гон у них, – раздраженно объяснил маг. – Перелом лета, все дикие звери дуреют, вот его и занесло к опушке. Может, самки ему не нашлось. Может, за волчицей гнался.

– Они с волками паруются? – поразился Элай.

– Ну, – Тахар пожевал губу, – где-то с тем же успехом, что тролли с людьми: ничего не получится, но хотеть никто не мешает. Отстань, эльф. Не знаю я, почему он вылез из чащи. Хочешь – вернись и спроси.

– Подождите. – Алера села, поглядела на Тахара, потом на Элая. – Мы сей вздох сидим в пизлыкской чаще.

– Точно, – хмуро бросил эльф. – Можем поискать тебе симпатичного тролля, если хочешь.

– А из его штанов соорудим тебе кляп, наконец, – устало вздохнул Тахар. – Доставай карту, посмотрим, как выйти отсюда.

Алера подтянула колени к лицу, уткнулась в них лбом и затихла. Маг осторожно погладил подругу по плечу. Плечо раздраженно дернулось. Элай недоуменно посмотрел на котомку, которую сжимал в руке, на лук в другой. Окинул взглядом друзей и нервно рассмеялся.

– Мы так здорово убрались от опушки, что забыли только одеяло.

– И котелок, – тоже улыбнулся Тахар.

– Восхитительно! – Алера подняла голову. – Божиня видит, я б до слез расстроилась, если бы мне пришлось быть съеденной троллями, не имея гребешка в котомке!

Элай обернулся к Тахару:

– Вот что она все время воет, а?

– Наша злыдня, – развел руками маг.

Алера фыркнула и снова уткнулась лицом в колени.

В самом деле, и почему она ноет? А почему бы ей не поныть, если который день она трясется в седле, отбивая зад и не зная, будет ли вечером крыша над головой?

Не говоря уже о корыте с водой. И об умывании в студеных ручьях. И попытках выстирать в них одежду.

Подозрительные таверны, отвратительные обворожительные эльфийки, ночевки под открытым небом, бесконечная грязь дорог, беснующиеся толпы в городах, оборотни в лесах, тролли где-то неподалеку… и друзья вот еще чему-то удивляются! Тут не то что ныть, тут и правда повеситься на сосне захочется!

Тем временем Элай и Тахар определили стороны света по лиственному небу, слегка подсвеченному зарей, и теперь спорили, как далеко в лес они забежали и сколько времени придется добираться до тракта.

Интересно, что они собираются делать на тракте без лошадей?

* * *

Не так легко торопиться и осторожничать одновременно, и трудно было сказать, что удавалось путникам хуже. При каждом шаге под ногами громко-громко хрустели листья и ветки, приближение чужаков заставляло птиц оглушительно умолкать, невиданные красные ящерки разбегались из-под ног с топотом, даже пауки, завидя их, казалось, принимаются разматывать свою паутину как-то слишком громко. Тропы в Пизлыке, как ни странно, были, широкие, извилистые.

– Тролли вытоптали, – приговаривала Алера. – Прямиком к своим гнездам.

Гнезд на деревьях и правда оказалось много, но самых обычных, птичьих. Зато друзьям попалась по дороге пещера, по виду жилая, с расчищенным входом и аккуратно сгребенными в сторонке косточками – некоторые обглоданы, на других еще оставались ошметки мяса. Вокруг лениво жужжали жирные и липкие с виду мухи. Мимо пещеры путники прошли на цыпочках, так внимательно вглядываясь в ее открытый рот, что едва не свалились со склона на новом крутом повороте тропы.

В одном месте разглядели брошенную стоянку, не иначе – троллью, с огромнейшей костровой ямой и хорошо утоптанной землей вокруг. Казалось, со стоянки на них уставились десятки чужих глаз. Казалось, весь лес смотрит на них чужими глазами, птичьими, жучиными, змеиными.

– Долго еще? – шепотом спросила Алера.

Тахар посмотрел вверх, в густую темную листву. Солнце светило на нее как-то вполсилы и очень издалека, потому везде листва выглядела одинаково темной, и ни одного лучика сквозь нее не пробивалось. Демон его знает, далеко или нет! Демон знает, есть ли небо над этим лесом вообще, потому что вокруг – сосны и ели, ясени и дубы, а когда смотришь вверх – видишь не иглы и не дубовые листья, а плотный потолок из неведомой зеленой растительности.

Разумеется, никто не мог знать, идут ли они в нужном направлении, не углубляются ли в лес, но никто не говорил об этом вслух. Друзья даже не понимали, долго они идут или нет. Наверное, да, раз ноги гудят, а лямки котомок уже понемногу натирают плечи.

И вдруг среди нарастания и умолкания этих щебетаний, шорохов и шелеста прорезалось пение, нежное, пробирающее, бессловесное. Сначала друзья лишь замотали головами в недоумении и решили, что чудится, но пение становилось все слышнее – не громче, а именно слышнее, точно ухо нарочно выделяло его из других звуков древнего леса. Печальная и пронзительная песня, которую невозможно перестать слушать.

За новым изгибом тропы кто-то сидел к ним спиной. Путники остановились.

Женщина? Девочка? Она сидит и поет, чуть покачиваясь, на ней накидка из свалявшегося зеленого меха, спина под накидкой – худая и согнутая, а может, даже горбатая, бока – раздутые, они дрябло свисают почти до земли, соломенные волосы мягкие, как у ребенка, но сплошь в колтунах, репьях и каких-то листьях. Она сидит и напевает, напевает, так печально и трогательно, и так становится жаль это нелепое несчастье в зеленой шкуре, чем бы оно ни было, жаль его незаслуженного одиночества, бесконечной тоски, которую никак не вылить грустным пением, и совсем оно не страшное, вот сей вздох оно поднимется и покажет, что нечего бояться, вот же оно встает на ноги, такое смущенное своим безобразием, неутешимое и не виноватое, что уродилось именно таким, безобразным и плотоядным.