Иерихон - Басти Родригез-Иньюригарро

* * *

В июне ещё два выпускника старшей школы были приняты в командорский отряд.

Аурелиуса поддразнивали за претенциозное имя и голос, то взлетающий до фальцета, то уходящий в глубокий баритон.

— Будто с десятком человек болтаю, — восклицал Юлиус. — Мозг взрывается.

— Зато стрелять он тоже будет за десятерых, — сказал Феликс после первой тренировки.

Титусу, второму новобранцу, Фестус передал неограниченный доступ в монастырскую библиотеку со словами: «Мне теперь некогда заниматься фундаментальной наукой. Как же я тебе завидую».

— Возлагаешь на новичка большие надежды? — спросил Кампари.

— Найдите пару таких же, — отозвался Фестус, — и лет через пять я пошлю к чертям государственные дела и зароюсь в книги.

— Интересно, — протянул Кампари, — среди нас есть хоть один человек, реально желающий управлять Агломерацией?

— Командор, проспитесь, — засмеялся Фестус. — Есть, конечно. Ваша протеже.

— Дик?

— Разумеется. Она же тащится с декретов, программ и всей кабинетной рутины. Когда я детально разбираю реформы, Дик, в отличие от вас, не смотрит стеклянными глазами, а ловит каждое слово. Наверное, из чувства противоречия: ей, со вторым разрядом, близость к власти никогда не светила.

— Камень с души. Вот она и будет у руля.

— Ни в коем случае, — взвился Фестус. — Не чуя вас за спиной, она испугается. К тому же, наш псих-архитектор несколько исказил её мировоззрение. Так что не думайте тихо выползти из кресла. Я терплю, и вы терпите.

На самом деле, Кампари не приходилось терпеть. Он перестал замечать течение времени: минуты больше не ползли, а неслись ослепительными вспышками, однако лето казалось бесконечным. Прибавление в отряде и первое архитектурное завоевание отметили ночёвкой у карьера. Потом ещё раз — у озера, в которое впадал монастырский ручей. И ещё раз — в перелеске на западе Агломерации. К июлю ночные праздники стали неотъемлемой частью жизни.

Молодые люди возвращались домой в четыре утра: мокрые, грязные, шумные, иногда нетрезвые. Дик продолжала беспрепятственно ночевать у художника. По вечерам нижний ярус Центра бурлил, щеголяя новенькими револьверами и ножами. Люди начали петь, верней, тянуть и повторять фразы, инстинктивно ища ритм в повседневной речи. Фестус робко выражал надежду, что какофонию не слышно в Отделе Внутреннего Контроля.

Кампари поддался общему безумию и развесил работы Пау по стенам своей комнаты.

— В твоём положении полезней быть человеком без сердца, а ты разгуливаешь без мозгов! — напустилась на него Дик. — Ты уверен, что камердинер не докладывает контролёрам о каждом твоём шаге?

— Он не сдаёт меня, когда вы здесь ночуете, — возмутился Кампари.

— Может, сдаёт. Может, на тебя собирают компромат постепенно. По-твоему, мне мало Пау, раскидывающего рисунки по квартире и невзначай роняющего фразы типа: «Как меня достали эти жёлтые стены!»? Будь добр, не заражай его беспечностью.

Выдав эту тираду, она посрывала рисунки со стен, сунула их в руки Кампари и буркнула: «Спрячь в библиотеке».

Менее расслабленным, чем Дик, выглядел только директор Оружейного Завода. Будучи редким гостем в Центре, он навещал квартиру художника два-три раза в неделю.

— Пау говорит, Эребус разучился общаться, — рассказывала Дик. — Сначала думала, его стесняет моё присутствие. С чего бы ему меня любить? Но он недвусмысленно дал понять, что не хочет, чтобы я уходила, когда он приезжает. Я добросовестно делала вид, что рада Эребусу, а потом поняла, что и правда с удовольствием открываю ему дверь. При нём спокойно, хотя ведёт он себя странно. Изредка Пау удаётся развязать ему язык, но большую часть времени он всего лишь присутствует. Смотрит на дверь и обращается в слух. Мускулы напряжены, рука на револьвере. Он нас охраняет. Будь его воля, он сидел бы у нас ночи напролёт, не сомкнув глаз. Зрелище душераздирающее и по-своему стрёмное, но я, признаться, глубоко тронута. В конце концов, у нас с ним общие цели: Пау должен остаться в живых и на свободе.

— Пау, — усмехнулся Кампари. — Всем есть дело до Пау. Помнишь, прошлой осенью я заявлял, что на захват власти силёнок не хватит? А что теперь? Сам не заметил, как затеял переворот. Иногда думаю, всё из-за того, что Пау вышел из психиатрического отдела. Ты же знаешь, я не мыслю глобально: десять миллионов граждан — абстракция, а вот чтобы Пау мог рисовать и разбрасывать творения, где вздумается, я и вооружённым восстанием не побрезгую, и смертные приговоры буду подписывать направо и налево, если Фестус не изобретёт достойную альтернативу.

Лёгкая тень тревоги не могла испортить череду летних дней. Впервые они жили, а не выживали. До предполагаемого переворота было так далеко, что Кампари без труда смотрел на господина Мариуса глазами честного человека. Медицинский Совет молчал, контролёры не лезли в дела Центра. Хрупкий баланс обещал сохраняться долго, и Кампари от души наслаждался затянувшимся моментом на краю. Он не расстроился, даже ощутив запах осени в перелеске на западной окраине. Время года сменялось, но жизнь продолжалась.

Четырнадцатого сентября, в 5:30 утра, слова камердинера: «Командор, здесь госпожа Валентина» прозвучали громом среди ясного неба.

Взгляд Кампари метнулся по комнате и не обнаружил ничего, что Валентина могла бы счесть подозрительным. Ночная компания разъехалась по квартирам в предрассветных сумерках, хотя гуляли недалеко от монастыря. Повезло на этот раз.

Сколько же её не было? Всю зиму, весну и лето. Отстранение от дел потеряло силу три месяца назад. Позаботилась о том, чтобы сроки наказания и лечения не совпали? Умно. Господин Мариус ничего не заподозрит, раз в её болезнь поверили медики. Или не поверили, а прикрыли осознанно? Но как ей удалось втянуть в игру Медицинский Совет?

— Вообще не изменился, — произнесла Валентина почти утомлённо, опустившись на край кровати. — Всё ещё спишь при полном параде?

— Ты тоже отлично выглядишь.

Он не врал: для человека, проторчавшего в Совете дольше, чем Пау, Валентина выглядела прекрасно: тот же ровный цвет лица, те же густые волосы, тот же мышечный рельеф под новым комбинезоном. «Она стала взрослей», — подумал Кампари, когда контролёрша знакомым движением убрала волосы, закрывшие его левый глаз.

— Давно тебя выпустили? — небрежно поинтересовался он, в один прыжок покинув кровать.

Валентина молчала, рассматривая его.

— Что ты там делала?

Её губы тронула полуулыбка, которой Кампари прежде не видел.

— Ты никогда не отвечал на мои вопросы. Готов изменить привычкам?

Он пожал плечами, подошёл к окну, раздёрнул шторы. Над зарослями и старыми особняками загорался день.

— Спасибо, что зашла. Увидимся. В Центре или в Отделе — как сложится.