Собачья голова - Мортен Рамсланд

Это было их третье лето в Ольборге, и когда «парочка», как их начал называть Кнут, не оттачивала новые трюки на своей улице, они катались по Ольборгу с незавязанными глазами. «Подготовка — самый важный этап», — говорил Нильс Джуниор, описывая во всех деталях свой смелый план. Между тем в один прекрасный день Аскилю надоели чудачества сына, и он, стукнув кулаком по столу, наложил запрет на осуществление идиотского плана. Бьорк уже не раз говорила сыну то же самое, а в день своего шестнадцатилетия Ушастый получил открытку от Ранди, которая самым решительным образом предупреждала его. «Когда просыпаются гормоны, — писала Ранди, — ум засыпает. Я запрещаю тебе ездить через этот отвратительный город с завязанными глазами».

Из-за Марианны, по словам бабушки, ее сын совершенно потерял чувство реальности. Даже когда я навещаю Бьорк в доме престарелых сейчас, много лет спустя, у нее по-прежнему темнеет взгляд всякий раз, когда я упоминаю соседскую девочку с Нюбоверфтсвай, да и моя сестра тоже начинает горячиться, когда речь заходит о Марианне Квист.

— Что все время вспоминать об этой глупой гусыне, — возмущается Стинне. — Не такую уж и большую роль она сыграла.

Но ничего тут не поделаешь, никуда нам от Марианны не деться, и к тому же на отношение Стинне к ней определенно повлиял Йеспер.

— Что за чушь! — возмущается Стинне.

Это другая история. Я не собираюсь сейчас мучить ею Стинне.

В детстве Марианна Квист была совершенно неуправляемым ребенком и уже в трехлетнем возрасте приносила домой червяков, улиток и другую живность. Сначала отец всячески побуждал ее изучать природу, залезать на деревья, исследовать лужицы на предмет личинок насекомых и бросаться грязью в птиц на улице, а мать при этом лишь с отвращением взирала на свою перепачканную дочь. Но так уж получилось, что она стала в первую очередь папиной дочкой. Он часто называл ее цыганенком. Дело в том, что, когда он был маленьким, поблизости от их дома однажды расположился цыганский табор, и жизнь странствующих цыган казалась ему в чем-то очень даже привлекательной, так же как и открытки, которые каждое Рождество приходили от живущего в Гренландии дяди. Так что прозвище «цыганята» в устах отца Марианны звучало вполне ласково, но его жена Карен ничего хорошего в нем не находила.

— Прекрати называть мою дочь цыганенком! — кричала она. — И кончай нести всю эту гренландскую чепуху — к чему нам якшаться с этими чертовыми гренландцами?

Слесарь знал, что Карен содрогалась от отвращения при виде куколок насекомых и птичьих скелетов, которыми он постепенно забил комнату дочери, и что она с брезгливостью смотрела на вымазанную окровавленными внутренностями и рыбьей чешуей шестилетнюю девочку, когда они по воскресеньям возвращались с рыбалки, что она побледнела от страха, когда он прибил доски к большому вязу позади дома, чтобы Марианна могла взбираться на самую верхушку и тут — стоя, словно обезьянка, на самой высокой ветке, угрожающе раскаивающейся на ветру, — кричать: «Смотрите, куда я забралась!»

Карен ужасно переживала за бедную девочку, которую ее сумасшедший муж просто-напросто решил превратить в мальчика, и когда приблизился первый школьный день дочери, Карен пошла на риск и заняла твердую позицию: «Теперь все будет по-другому, или же прощай, финито! Наша дочь не мальчишка!» Слесарь битый час слушал обвинения своей жены. Потом встал и пошел за дом, где стал отдирать доски от вяза. На следующий день из комнаты дочери исчезли все птичьи скелеты и куколки насекомых, а обещанная в воскресенье рыбалка была заменена на поход по магазинам в понедельник: Карен не только купила дочери школьную сумку и карандаши, но и заглянула с ней в магазины дамской одежды, где Марианна застыла при виде бесконечных платьев, бантов и туфель.

Превращение было полным. В первый школьный день по дому разносились громкие крики, но слесарь на помощь дочери не пришел. Он исчез из дома, даже не взглянув на Марианну, которая после ожесточенного сражения стояла на пороге новой жизни — облаченная в розовое платье, белые гольфы, лакированные туфельки и с каким-то, мягко говоря, нелепым бантом в волосах. То, что Карен пыталась проделать в течение нескольких лет, при содействии слесаря удалось осуществить всего за один день. Марианна чувствовала, что отец ее предал, и несколько лет после этого в ее прежде таких восхищенных глазах светилась почти что ненависть.

Со временем она, однако, привыкла к своей новой индивидуальности и обратила восхищенные взоры на мать, которая научила ее шить одежду для кукол. Карен была убеждена, что забота о куклах и мягких игрушках сможет пробудить в дочери женский инстинкт, и поэтому обрушила на девочку целый дождь подарков, которые со временем заполнили всю ее комнату. Несколько раз Карен пыталась выбросить потрепанного старого медвежонка, выцветшего, побывавшего несколько раз в грязных лужах и попахивающего рыбой. Это был тот самый зеленый медвежонок — по имени Цыганенок Ханс — и Марианна категорически отказывалась с ним расставаться, словно она таким образом цеплялась за последние остатки своей прежней индивидуальности. Но вообще-то она быстро забыла радостное чувство, с каким вспарываешь живот рыбине, она забыла благословенные грязные лужи и желание побродить по близлежащему лесу. Со временем осталось лишь слабое воспоминание о том, как она стояла на самой высокой ветке огромного вяза, качаясь на ветру, словно мартышка.

Достигнув переходного возраста, Марианна завоевала очередной участок женской территории, обнаружив, что благодаря бантам и лакированным туфелькам она теперь обладает другой, более утонченной властью, чем власть человека, который умеет забираться на самое высокое дерево в саду. По мере того как определенные участки тела стали округляться, она стала замечать, что мальчики поглядывают на ее белые гольфы и что она, небрежно отбрасывая светлые волосы в сторону, может заставить замолчать даже самого бойкого на язык мальчишку. Она осознала, что, словно по мановению волшебной палочки, стала обладательницей определенной притягательной силы, но поскольку она прекрасно понимала, что в основе любого волшебного фокуса лежит ремесло, то стала по вечерам осваивать новые приемы: улыбалась, бросала взгляды, надувала губки, думая при этом: «А вот и я, Марианна Квист, ну держитесь же теперь!»

Все это нисколько не напоминало неуверенность в себе, которая вообще-то свойственна переходному возрасту, и можно сказать, что семейству Квистов неплохо жилось на Нюбоверфтсвай, пока Марианна не увидела однажды катающуюся на велосипеде мартышку из норвежских гор, которая проделывала рискованные трюки прямо перед ее окнами. Вскоре она стала неизменно выходить на улицу всякий раз, когда он начинал свои эскапады. Сначала она попыталась было проверить свое новое оружие — взгляды, улыбки, надутые губки, однако вскоре с восторгом вернулась к сильным ощущениям, испытанным ею в раннем детстве, и, отказавшись от бантиков и лакированных туфелек, сама прыгнула на велосипед. Новое увлечение несколько осложнило ее жизнь: мать с дочерью снова стали ссориться, а слесарь, побывав однажды в гостях на дне рождения Ушастого, начал проявлять определенный интерес к переселенцам, в них, как ему показалось, чувствовалось что-то цыганское — не зря же они всю жизнь переезжают с места на место. «Ну вот, черт побери, началось, — думала разозленная Карен, — опять заговаривает об этой сраной Гренландии, что я там буду делать? Я же там загнусь, умру от холода».