Пляжное чтение - Эмили Генри

Когда я закрыла дверь и вернулась обратно, Гас все еще стоял в неловком положении. Его волосы были растрепаны, а рубашка прилипла к нему там, где я плакала. Он почесал макушку, и его взгляд неуверенно скользнул в мою сторону.

– Извини.

Я пожала плечами:

– В этом нет необходимости.

– Иначе и не могло быть, – сказал он. – Нас опять остановили.

В пятницу мы поехали к Дэйву домой на вторую часть интервью. Первая часть интервью была настолько тщательной, что Гас не планировал брать вторую, но Дэйв сам позвонил ему сегодня утром. Теперь, поразмыслив, его мать нашла, что сказать о Новом Эдеме.

Дом Дэйва оказался небольшим, но двухэтажным. Он был построен, вероятно, в конце шестидесятых годов, и с тех пор в нем пахло так, словно кто-то там постоянно курит. Несмотря на запахи и убогость обстановки, комната оказалась очень опрятной – одеяла, сложенные на подлокотниках дивана, растения в горшках, расставленных в аккуратную линию у двери, еще горшки, свисающие с крючков на стене, и вычищенная до блеска раковина. Дэйв Шмидт был примерно нашего с Гасом возраста – плюс-минус несколько лет, но Джулия-Энн Шмидт выглядела лет на десять старше моей матери. Она была крошечной женщиной с округлым и мягким морщинистым лицом. У меня родилась даже шутка, что с ней всю жизнь обращались так, словно она была милой, из-за ее миловидной фигуры и лица и в немалой степени из-за медвежьего рукопожатия, которым она меня удивила. Она жила под одной крышей с Дэйвом.

– Дом принадлежит мне, но платит за него он, – начала Джулия-Энн, хохоча и хлопая сына по спине. – Ведь он хороший мальчик.

Я заметила, как глаза Гаса сузились. Он явно оценивал ситуацию. Я подумала, что он, возможно, ищет намеки на насилие в их странных отношениях, но Дэйв был все также сгорблен и смущенно улыбался.

– Он всегда был хорошим мальчиком. Вы бы слышали, как он играет на пианино!

– Принести вам что-нибудь выпить? – поспешил спросить Дэйв.

– Воды было бы здорово, – ответила я больше для того, чтобы дать Дэйву повод спрятаться. Я пока не хотела пить.

Когда он исчез в кухне, я прошлась по гостиной, изучая ореховые рамы картин и фотографий, надежно прикрепленных к стене. На них Дэйв словно застрял в свои восемь лет в своем свитере с V-образным вырезом и невыразительно проглядывающей зеленой футболке. На большинстве снимков был его отец, но даже на тех, где его не было, легко можно было представить, что именно он стоял за камерой, снимая крошечную улыбающуюся женщину и ребенка, сидящего на ее ноге и держащего ее за руку. Вот еще один снимок – неуклюжий ребенок на фоне горилл в зоопарке высунул язык.

Отец Дэйва был долговязым шатеном с кустистыми бровями и скошенным подбородком, и Дэйв был очень похож на него.

– Итак, я понимаю, что вы хотели сказать нам нечто большее, – начал Гас. – То, что, по-вашему, сын не мог рассказать.

– Конечно, хочу.

Джулия-Энн уселась на голубой клетчатый диванчик, а мы с Гасом примостились рядом на грубо сплетенном коричневом диване.

– У меня всесторонний взгляд на вещи, а Дэйв видел только то, что мы ему позволяли. Потом, когда мы оттуда ушли… боюсь, его мнение об этом месте могло колебаться от одной крайности к другой.

Мы с Гасом переглянулись. Я наклонилась вперед, пытаясь сохранить открытую, дружелюбную позу, чтобы как-то противостоять ее оборонительно-закрытой позе.

– Вообще-то он показался мне довольно открытым, – заметил Гас.

Джулия-Энн взяла со стола пачку сигарет, закурила и протянула нам пачку. Гас взял сигарету. Я знала, что это было больше для того, чтобы успокоить хозяйку, что заставило меня улыбнуться. Благодаря тому, что мы творили вместе и часто признавались, что верим друг другу, я начала чувствовать, что знаю Гаса лучше, чем кого-либо другого. С каждым днем, проведенным вместе, во мне все больше крепло это ощущение: «Ты такой же, как и я».

Джулия-Энн зажгла ему сигарету и откинулась на подушку, скрестив ноги.

– Наши соседи не были такими уж плохими, – сказала она. – Ну, может быть, некоторые из них и были. Просто я не могла допустить, чтобы вы думали обо всех плохо. Иногда и хорошие, по крайней мере порядочные, люди совершают плохие поступки. А иногда действительно верят, что поступают правильно.

– А вы не думаете, что это просто отговорка? – спросил Гас. – Или вы верите в какие-то внутренние моральные принципы у этих людей?

То, как он это сказал, заставило меня подумать, что он сам верит в подобные принципы. Такое искренне удивило бы меня еще несколько недель назад, но теперь это обрело для меня смысл.

– Может быть, мы и начинали с этого, – сказала она, – но с возрастом все меняется. Сможете ли вы продолжать верить, что добро – это хорошо, а зло – плохо, если все вокруг говорят обратное? Наверное, да, но только в том случае, если вы верите, что умнее их всех.

Дэйв вернулся с тремя стаканами воды в руках и раздал их один за другим. Джулия-Энн, казалось, не хотела оставаться с сыном в одной комнате, но ни она, ни Гас не предложили ему уйти. Вероятно, это потому, что Дэйву было около тридцати лет и он сам платил за дом, в котором мы находились.

– Многие из этих людей, – продолжала Джулия-Энн, – были не столь уж и богаты. Я имею в виду не только деньги. Там было много сирот. Были люди, которые отдалились от своих семей, просто потеряли своих супругов и детей. Поначалу Новый Эдем вызывал у меня такое чувство… как будто причина, по которой все в моей жизни пошло не так, заключалась в том, что прежде я жила не совсем правильно. Как будто у них были ответы на все вопросы. Все они казались мне такими счастливыми, удовлетворенными жизнью. Но после моей полноценной жизни, полной желаний – иногда даже не желаний чего-то конкретного, а просто желаний, я чувствовала, что их мир недостаточно велик и ярок. Это как отодвинуть занавес и заглянуть в артистическую гримерку.

– Удивительно, но я получала ответы на свои вопросы. Это было похоже на решение какого-то математического уравнения. И знаете что? В какой-то степени это сработало! По крайней мере, на какое-то время. Вы следовали их правилам, выполняли их ритуалы, носили их одежду, ели их пищу, и вам казалось, что весь мир начинает светиться изнутри. Ничто уже не казалось обыденным. Там были молитвы на любой случай, мылись ли мы в ванной, принимали ли душ или оплачивали счета. Впервые я почувствовала благодарность за то, что осталась жива.

– Это было тем, что они могли сделать для нас, – продолжила она. – А потом пошли наказания, когда мы, по их словам, начали оступаться и терпеть неудачи. Мне казалось, что на пробке в ванной лежит гигантская рука, которая только и ждет, чтобы выдернуть ее, и тогда тебя смоет. И мой муж… Он был хорошим человеком… хорошим, но потерянным.

Взгляд матери метнулся к Дэйву, она сделала медленную затяжку.

– Он собирался стать архитектором, строить спортивные стадионы и небоскребы. Он любил рисовать… и был чертовски хорош в этом. А потом я забеременела Дэйвом. Тогда я училась в старших классах, а он знал все, что нужно было знать на этот случай. Нам пришлось быть практичными, во всем ужиматься, и он ни разу не пожаловался.