Отдаленные последствия. Том 2 - Александра Маринина

Он добродушно рассмеялся и принялся заваривать чай.

– Вы скажите, что вас интересует, и я мигом найду. Только Литвинович?

Настя не ответила, продолжая рассматривать помещение. Большая комната, рядом кухня. Илью Гиндина нашли на втором этаже… А что там? Тоже комнаты? Или нежилой чердак?

– Хороший дом, – задумчиво проговорила она. – Сразу видно, что строили с любовью. Сколько здесь комнат?

– Вот эта, – Лазаренко обвел руками пространство вокруг себя, – и еще три маленькие наверху. Типа спальни. Одна для Матвея, вторая для его родителей, а третья для гостей, если кто-то приедет с ночевкой. Родительская спальня самая большая, – он хмыкнул, – из трех маленьких, там Илюха работает, он из нас единственный курящий, вот мы его туда и отселили.

– А в двух других работаете вы и Димура?

– Нет, мы с Борей здесь устраиваемся. В других комнатах книги Стекловой и личные бумаги. Письма, ежедневники, ну, такое. Сейчас трудно даже представить, сколько бумажных писем люди раньше писали. А Светлана Валентиновна все хранила, представляете? Писем этих – горы! Даже от одноклассниц, с которыми она переписывалась, когда школьники на летние каникулы разъезжались. Это еще при Сталине было, прикиньте! Честно сказать, рука не поднимается их выбросить. Ведь целая жизнь… Или, например, ежедневники: Светлана Валентиновна с годами стала бояться что-нибудь забыть, записывала все, даже такое, что вам и в голову не придет. Фиксировала не только то, что запланировано или назначено, но и то, что сделано. Каждый божий день. Тоже ведь зеркало жизни. Ну как такое выбросить?

– А что, память начала подводить?

– Да щас! – воскликнул Лазаренко, разливая чай по разномастным большим кружкам. – Она всем нам могла фору дать. Но вот кто-то напугал ее деменцией, склерозом, Альцгеймером и всякими подобными ужасами, и она очень не хотела, чтобы с ней такое случилось. Вам сахар класть?

– Спасибо, нет.

Настя взяла кружку, сделала глоток горячего ароматного чая с какими-то травами, отчетливо различила мяту и лимонник. Вкусно.

– Можно, я посмотрю, как наверху все устроено? – спросила она. – Может быть, тоже затеемся дачу строить. Все равно Роман вас будет пытать насчет Литвиновича, а я вроде как не при делах. Ничего, если я в кабинете Ильи покурю?

– Конечно, ради бога. Пепельница там есть.

Лазаренко тут же забыл о ее существовании, стоило только Ромке задать первый вопрос. Настя поднялась по узкой крутой лесенке на второй этаж в полной уверенности, что ее теперь долго не хватятся. Действительно, наука – заразная болезнь, кто болеет ею всерьез, тот забывает обо всем на свете. Александр – человек увлеченный, когда речь заходит о том, что ему интересно, – не остановить, в этом Настя уже успела убедиться при первой встрече. Будем надеяться, что Ромчик не подведет, начнет с Литвиновича, потом незаметно втянет Лазаренко в разговор о технических деталях, автоэкспертах, дорогах и транспортных средствах и тем самым даст ей возможность сделать то, для чего она сюда приехала.

За первой же дверью, которую она толкнула, оказались сложенные высокими, почти в человеческий рост, стопками книги. Настя с усилием преодолела желание немедленно начать в них копаться и перешла в следующую комнату. Это оказался «кабинет Гиндина», он же салон для курящих. В третьей комнатке, действительно крохотной, на узкой кровати лежали многочисленные ежедневники самого разного цвета и калибра. На полу, в небольшом пространстве между кроватью и стеной, громоздились аккуратно составленные друг на друга пластиковые коробки. Настя подняла крышку одной из них: письма и открытки. И в самом деле, немало. Когда люди перестали писать бумажные письма? Лет пятнадцать назад? Двадцать? В этих коробках – история человеческого общения за полвека. Страшно представить.

На тумбочке рядом с кроватью высилась стопка папок разной толщины. Были и картонные, с тряпочными завязками, в которые помещалось около 500 листов; и потоньше, более современные, разноцветные, с пересекающими углы резинками. Каждая картонная папка подписана, на пластиковых наклеены бумажки. Почерк крупный и четкий. Лазаренко сказал, что это личные бумаги, к науке не относящиеся. Интересно, кто надписывал папки? Сама Стеклова? Или ее ученики после того, как просмотрели содержимое?

Ладно, нечего философствовать, нужно делом заняться. Она начала по очереди открывать ежедневники. 2008 год… 2009-й… 2012-й… Снова 2009-й… Два ежедневника на один и тот же год? Это как? Дней-то в году больше не стало. Настя быстро просмотрела и разложила все книжки по годам. На некоторые годы приходилось по две, на некоторые – по три, а то и по четыре. Взяла наугад подборку за 2014 год, стала внимательно изучать, чтобы понять систему. Системы, как быстро выяснилось, никакой не было. Все просто: у Стекловой был крупный почерк, тот самый, которым сделаны надписи на папках, а записи велись и впрямь чрезвычайно подробно, один день никак не умещался на страничке, а перевернешь ее – и уже следующий день. Вполне рациональный выход: завести еще один ежедневник и продолжить запись на странице с соответствующей датой. Так, с этим разобрались.

Когда Выходцев впервые пришел к Стекловой? Первая статья с монографическими исследованиями вышла в январе 2018 года, стало быть, писалась она в 2017-м; дочка доктора Долгих погибла в 2014 году, со слов бывшей супруги Выходцева, диагноз ему поставили через год. Значит, к Стекловой Игорь Андреевич должен был прийти как раз в 2016–2017 году, вряд ли раньше. Обследование, срочная операция, химиотерапия… Не до грибов. Стало быть, берем ежедневники за эти два года и пытаемся что-то в них найти. Хорошо бы, конечно, понимать, что искать, но тут уж как бог пошлет.

Она взяла книжки и устроилась в кабинете Гиндина. Открыла окно, села поудобнее, достала сигареты. Хорошо! Тихо, свежий холодный воздух мгновенно заполнил небольшое пространство комнатки.

Первое упоминание имени Игоря Выходцева Настя нашла довольно быстро. Ноябрь 2016 года: «Приходил на кафедру. Предложила ему изложить вопрос в эл. письме». Второе упоминание появилось через день: «Письмо от Выходцева. Назначила встречу…» Дальше стояли дата и время: через два дня после письма. Она листала ежедневники и фотографировала телефоном нужные страницы. Если придется анализировать, то только дома, здесь время дорого.

Записи о Выходцеве сначала попадались часто, но с октября 2017 года – все реже и реже и ограничивались коротким: «Позвонить Игорю» или «Звонила Игорю, перезвонить через неделю». И только две записи о визите: одна о том, что договорилась о дате и времени, вторая – в день посещения больного. Последняя запись сделана в начале сентября 2018 года: «Игорь скончался две недели назад, узнала только сегодня». Значит, в августе Светлане Валентиновне никто не позвонил, не оповестил, и на похоронах ее не было.

Да, похоже, профессор Стеклова маниакально документировала каждый свой шаг. Никаких подробностей, никаких эмоций или оценок. Только факты.

Настя выкурила еще сигарету, отнесла ежедневники на место, посмотрела на часы и решила поинтересоваться папками. Пусть не их содержимым, но хотя бы надписями. Стоя на площадке между комнатами, прислушалась к доносящимся снизу голосам: разговор шел оживленный, и не похоже, что взаимный интерес собеседников иссякает. Стало быть, немного времени еще есть.