Николай I - Дмитрий Олейников

Как уже говорилось, «проконсул Кавказа» Ермолов был сменён в ходе персидской войны. Место его занял самый доверенный человек Николая Павловича — Иван Фёдорович Паскевич. Именно ему Николай объяснил цель своей политики: «успокоение Кавказского края и обеспечение оного от набегов и грабежей горских хищников»[369]. Едва закончилась турецкая война, император инструктировал наместника: «Славный мир положил конец подвигам армий наших… Кончив таким образом одно славное дело, предстоит вам другое, в моих глазах столь же славное, а в рассуждении прямых польз, гораздо важнейшее, — усмирение навсегда горских народов или истребление непокорных»[370]. Это «истребление непокорных» Николаю поминают до сих пор, однако более подробное рассмотрение его инструкций показывает, что главной целью имперской политики была совсем другая. «Цель сия… — пояснял император Николай, — заключается в приобретении границ безопасных со стороны азиатских соседей наших, с тем и средств к большему развитию народной торговли и промышленности. Все частные распоряжения, относительно того края принимаемые, должны клониться к упрочению приобретённых выгод, посредством усмирения полудиких племён Кавказа, постепенного введения как между ними, так и вообще во всём Кавказском крае гражданского устройства, раскрытия всех источников промышленности и торговли для обоюдной пользы вновь приобретённых земель и собственно империи так, чтобы со временем первая связывалась с последнею взаимными выгодами и нуждами, представляли единое целое без всяких следов насильственного присоединения»[371].

Паскевич очень скоро умчался выправлять критическое положение в Польше, а его преемники, к сожалению императора, никак не могли «умиротворить» Северный Кавказ. Верные России феодальные правители Дагестана теряли своё влияние, вместо них авторитет приобретал независимый религиозный и военный лидер горцев имам Шамиль. К 1837 году ситуация стала настолько критической, что император предпринял большую поездку на Кавказ. Он был впечатлён самим краем, величием его природы и глубиной его исторических истоков (в монастыре у подножия Арарата ему показывали реликвию — кусочек дерева от Ноева ковчега). Но ещё больше император был потрясён открывшейся ему картиной злоупотреблений. Тогдашний наместник, барон Розен, проявил недостаток воли и государственного ума и, по прямому признанию Николая в письме Паскевичу, «был всеми поставлен в дураки». Чиновники и местные правители безнаказанно и бесконтрольно «грабили до крайности; эта зараза своекорыстья достигла и военную часть до невероятной степени». Особенно «отличился» командир Эриванского полка князь Дадиани, зять Розена. Солдаты работали на него, как крепостные. Раздражённый Николай прямо на разводе в Тифлисе повелел сорвать с Дадиани эполеты и флигель-адъютантские аксельбанты и с фельдъегерем отправить его в Бобруйскую крепость под суд.

Розен не задержался в наместниках и покинул пост под комментарий Николая: «Бедный Розен… делал по крайнему разумению, но его не переродить и порок его всё портит. Стало , себя виню, что не умел лучше выбрать»[372]. Удивительная параллель со словами Карамзина, подчёркнутыми Николаем в представленной ему копии «Записки о древней и новой России»: «худой министр есть ошибка государева»[373].

После личной поездки на Кавказ Николай отошёл от чрезмерно жёсткой политики. Теперь он требовал от новых наместников «управлять, не изменяя ни местных законов, ни обычаев, дань требовать только ту, которая платилась прежним владельцам, и отнюдь ни в чём не обременять жителей; не требовать непременно их содействия для покорения других ближайших. Духовенству оказывать особое покровительство, лаская и награждая их и улучшивая содержание; школы, где есть, тоже покровительствовать, а где нет — устраивать их с строгим и близким надзором»[374]. Только в 1844 году император подобрал управителя Кавказа с достойными такого поста опытом и талантом. Это был генерал-губернатор Новороссии Михаил Семёнович Воронцов.

Этот крупный военачальник и государственный деятель за время своего управления превратил степное Причерноморье в цветущий край, а его центр Одессу — в легендарный торговый порт, четвёртый по величине город России (после Петербурга, Москвы и Варшавы). В ноябре 1844 года Николай отправил Воронцову рескрипт: «Считаю нужным избрать исполнителем Моей непременной воли лицо, облечённое всем моим неограниченным доверием и соединяющее, с известными военными доблестями, опытность гражданского дела, в сём поручении равномерно важных…» Воронцов стал главнокомандующим войсками на Кавказе и наместником с «неограниченными полномочиями»[375]. И хотя умиротворение Кавказа вследствие Крымской войны и смятения-«оттепели» начала Великих реформ растянулось до 1859—1864 годов, главный шаг был сделан именно Воронцовым и в десятилетие правления Воронцова. Он привязал Кавказ к России — не столько военными действиями, сколько умелой гражданской деятельностью, направленной на культурное и экономическое развитие региона. Рескрипты Николая Воронцову в начале 1850-х годов полны благодарности. «Вы вполне оправдали мои ожидания. По части гражданской вашей неутомимой деятельностью и заботливостью сделаны весьма важные преобразования и значительные улучшения, которые должны послужить к благоустройству края и непосредственному благосостоянию всех и каждого, что составляет главнейшее моё желание», — писал Николай 30 марта 1852 года, прибавляя к благодарности присвоение князю Воронцову титула Светлости[376].

В один ряд с Михаилом Семёновичем Воронцовым можно поставить назначенных Николаем Василия Алексеевича Перовского и Николая Николаевича Муравьёва-Амурского. «У меня давно бродит в голове план сочинения, местом действия которого должен быть Оренбургский край, а время — Перовского, — писал в 1878 году Лев Толстой. — Всё, что касается его, мне ужасно интересно… Это лицо, как историческое лицо и характер, мне очень симпатично… фигура — одна наполняющая картину»[377].

Перовский пользовался доверием Николая, и деятельность его получала личное одобрение императора, что подтверждают полученные награды и высочайшие благодарственные письма[378]. Доверие императора основывалось на давней дружбе: поручик Перовский сопровождал великого князя Николая в его образовательной поездке по России и по Европе, с 1818 года был его адъютантом. «С великим князем он обращался свободно, даже слишком свободно, что в тогдашнее время, когда члены царской фамилии ещё не дружились с простыми смертными, было явлением интересным…» — вспоминал сенатор Константин Иванович Фишер. Молодой офицер привлёк симпатии Николая и как друг поэта Жуковского, и как ветеран Отечественной войны. В Бородинском сражении Перовский лишился фаланги указательного пальца и с тех пор всегда носил на нём длинный серебряный наконечник, приделывая к нему иногда и лорнет; злоключения Перовского во французском плену стали канвой для истории плена Пьера Безухова в «Войне и мире» Толстого. На Сенатской площади Перовскому досталось поленом, брошенным из толпы ему в спину; при осаде Варны в 1829-м он получил турецкую пулю в грудь.