Русь измочаленная - Юрий Гаврюченков

— «Медвежат» дожидаться не будем, — постановил Щавель. — Селигерские сейчас Волочёк грабят. Сюда они могут прийти, могут и не прийти, но испытывать судьбу не будем. Лузга, возьми всю нашу отрядную нечисть, которая давеча в конюшню сползлась, и похороните девку по-человечески. Я договорился, могилу уже копают. Два часа вам на всё про всё. Карп, Сверчок, собираемся и готовимся выдвигаться на тракт. Я пойду побеседую с беженцами. Надо узнать, с чем пожаловало на рать селигерское воинство.

Калашей, как и предполагал Сверчок, не было. Во всяком случае, беженцы, которых опросил Щавель, единогласно твердили о больших страшных ружьях на железных ногах, лупящих очередями, а вот ружей поменьше никто из обывателей не приметил. Селигерские захватчики орудовали копьями и топорами, да били короткими стрелами из луков с прикладом.

Чтобы не испытывать судьбу, Щавель увёл отряд на пятнадцать вёрст от Лихославля, свернул с тракта, переправился по наплавному мосту через Каву и занял Первитино. На берегу выставили фишку с наказом рубить канаты, если на дороге покажется войско.

На постой разместились, лишний раз проверив принцип, что доброе слово и немножко денег вместе работают лучше, чем просто деньги. Щавель выбрал себе избу по чину — сельского старосты Винта, которую разделил с Лузгой, Альбертом и парнями. Карп же расположился на дворе зажиточного мироеда Хмурого, Сверчок со своими четырьмя дружинниками — в большой избе мельника Паука, а две тройки Скворца остановились у кулака Герасима.

Вечеряли, выставив на дворе охрану. Места от Первитина до Гориц слыли разбойничьими, их старались проходить большим караваном. С работорговцев, идущих за добычей на восток, нечего было взять, кроме цепей и вреда для здоровья, однако дружинники держались настороже, опасаясь мести.

— Из огня да в полымя, — Сверчок заглянул проведать командира и остался на ужин. — Никогда ещё не забирался сюда меньше чем с полусотней бойцов.

— Боишься вехобитов? — подал голос с печки Лузга. — Ожидаешь ответку за свои миротворческие акции? И правильно, здесь нас помнят. Вехобиты как узнают, что к ним заехал передвижной госпиталь ОМОНа с парой стволов на прикрытии, мигом визит дружбы нанесут.

— Что ты гонишь, шут княжеский? — отнюдь не обрадовался такой перспективе Сверчок.

— А ты как думал? Сам знаешь, что до Васильевского Мха ворона за полчаса долетит. По дороге разбойникам полдня хода. Их соглядатай через лес по тропам за три часа доберётся. Ты как будто в рейд не ходил.

— Ты зато много ходил, — огрызнулся Сверчок.

— Где уж нам, убогим, кровь мешками проливать. Мы ещё до Потопа все в тине, — заржал с лежанки Лузга, а Сверчок сбледнул с лица и ничего не ответил, видать, знал за оружейным мастером подвиги прежних лет.

— Пойду к своим, фишку пора менять. — Десятник опустошил миску и, торопливо поблагодарив за хлеб-фасоль, ретировался.

— Как про вехобитов услышал, сразу обхезался, — прокомментировал Лузга, когда проскрипели ступеньки крыльца.

— Люди поели, теперь ты жрать слезай.

Щавель сдвинул посуду, достал из сидора замшевую скатку величиной с полено, развязал тесёмку, раскатал на столе карты Святой Руси. Прижал края листов посудинами, чтобы не сворачивались. Жёлудь подсел поближе и заворожённо уставился на искусно разрисованные пергаменты. Очень любил парень карты. Всего ничего значков, как букв в алфавите, а на одном листе умещается столько сведений разных, прямо как в толстой книжке. А то и посодержательнее книги будет! Дома у отца встречал Жёлудь старинные листы, испещрённые пометками путешественников. Как живые люди, рассказывали они о дорогах и невзгодах, о походах в дальние края и о том, что такие края в действительности существуют. Жёлудь мог целыми днями их разглядывать, как сестрица Ёлка читать романы про любовь. Имелись дома карты и допиндецовые, на которых бесовским способом изображены были экзотические страны заморские. Но в них сметливый парень не очень-то верил и считал чем-то типа фантастики, увлекаться которой простительно по младости лет и незамутнённости разума, детям и эльфам, а реальные пацаны должны интересоваться вещами конкретными — девками, оружием, охотой, как старшие братья Корень и Орех.

— Кто такие вехобиты, что их так боятся? — осторожно, чтобы не потревожить раздумья отца, испросил Жёлудь.

— Племя такое, грязь болотная, — отпустил шарящийся по гостевой половине Лузга, навалил в шлёнку бобов с салом, отчекрыжил краюшку хлеба и пристроился на лавке у печи, закинув ногу за ногу.

— Это разбойничье племя. — Щавель выждал, не ляпнет ли Лузга ещё чего, поднял от карты глаза. — Их давно, ещё до Пиндеца, переселили с Северного Кавказа. Было такое государственное решение: разбойников в дальние земли отправлять. Хотели таким образом существование людям облегчить. Прежде с гор наезжали абреки, от которых было немочно жить в тех краях. Мужики худо-бедно знали язык зверей, баб своих со двора боялись выпускать. По традиции дружинники и войско часто проводили вразумительные операции, но помогало не очень. Горы зверям силу дают. И тогда решили разбойников отправить на тяжёлые работы: дороги чинить, стелить гати и вехи на болотах забивать для их разметки. Вот и прозвали тех абреков вехобитами. Привезли сюда их сразу целый батальон, так появилась деревня Восток у Глухого озера.

— В Васильевском Мху у них администрация и самый рассадник, — Лузга ловко орудовал черпаком, уминая за обе щёки, но языку болтать не мешало.

— Она мирная, хотя и большая, — возразил Щавель и продолжил: — Потом ещё подвезли рабочей силы и другие деревни отстроили. Туда дружина часто мотается в командировки вехобитов в чувство приводить. Самые пропащие бегут и скрываются в тайных выселках Заречье и Остров среди озёр Великое, Глубокое и Топкое. В них миротворцы как зайдут, сразу всех истребляют подчистую. Тогда на время разбойники угомонятся. Даже попы понимают пользу и говорят, что блаженны миротворцы, ибо их есть царствие небесное.

— Почему их всех не зачистить? — простодушно спросил парень.

— Нельзя, вехобиты считаются государевы люди. Они дорожное полотно в порядке поддерживают на участках от Лихославля до Калинино и Твери. За это им из казны платят деньги. Вехобиты считаются мирными рабочими, закон на их стороне. Уличить разбойников можно только по ранам, да застав с поличным или с оружием в руках.

— До огнестрела вехобиты сами не свои, — вставил оружейный мастер. — Покупают на последние гроши и носят напоказ, они так гонор являют. Средь вехобитов все при оружии, от мала до велика. Если на огнестрел денег не хватило, таскают на поясе кинжал, а тот кинжал поболее локтя, иной аж с руку длиной.

— Таких, конечно, сразу надо кончать, — заметил Щавель. — Светлейший князь мудро ввёл запрет на огнестрел, чтобы не плодить смертоубийства на Руси. Тем самым он поддерживает невиданно низкий уровень преступности сравнительно с государствами, где оружие в свободной продаже. В тех краях кучкуется всякая нерусь, и человеку там появляться не след. Ограбят, съедят и костей не оставят.