Осьмушка - Валера Дрифтвуд

был отравлен, потому что вскоре нахлестался из новой посудины до изумления и свернул себе шею, неудачно свалившись с лошади.

История-то по большому счёту мрачная, но Ржавка поёт с большим задором и старательно переводит для Пенни всякие словесные выкрутасы. Над некоторыми они даже смеются.

Рассказ про Шалину беду Ржавка выслушивает серьёзно.

– Ну, теперь Тис по-любому позовёт Последних кочевать с нами, если только Коваль насмерть не упрётся.

«Ну ядрёна же ты кочерыжка. Никто же перед старшаком за язык-то не тянул, сама вывалила!»

– Последние… словца худого не скажу, а странные они, аж мороз по шкуре, – говорит Ржавка. – Чем дольше рядом живём, тем страннее они все. Разве что кроме Липки, да и с Липкой близко-то мы не нюхались.

– И у меня от Последних по спине мороз бывает, – соглашается Пенни.

– В орчьей крови живёт праведный жар. А от Последних холодом посреди лета тянет, – Ржавка мимодумно понижает голос и уши поджимает, будто от смутной боязни. – Чия вон голосище накопил богатый, чернобархатный. Так ведь он же этим голосом при всякой песне молчит, как мёрзлый! Ума не приложу… Тумак издаля так на Мирку посматривает, что портки дымятся, шкура плавится – а вблизи рраз и отморозился, и хоть ты что. Про Шалу вообще молчу. А на днях вижу – Булаты с Хашем мерёжку на сома плетут, все весёлые такие, болтают, под какой коряжиной хорошо бы её поставить. Я и скажи: расти, Хаш-следопыт, красавушкой, к полной стати как наш Чаб станешь! А он лыбу-то тянет совсем вкривь и сжался, будто на него ведро воды с Дрызгиного колодца вылили. Какой подлеток не хочет клычки сменить поскорей? Не пойму, хоть деревом стукни.

Они шагают к широкому штырь-ковальскому стойбищу.

Чёрт с ними, с Последними, и со всей этой мутной тревогой. Как будет, так и будет. Старшаки разберутся, на то они и Штырь с Ковалем, в конце концов.

Пенелопа не припомнит, чтобы она по своему желанию называла кого-нибудь сестрой или братом, а вот ррхи у неё теперь и вправду есть.

И от этого почему-то тепло. Тепло, даже на всех жестоких сквозняках в мире.

Рубежи

По пути Ржавка и Резак ненадолго задерживаются, чтобы общипать один-другой черничный куст. Ягоды отправляют прямо в рот. Пенелопа облизывает лиловые от сока пальцы. У неё мелькает не слишком настойчивая мысль набрать горстку для Ёны, но это, конечно, глупости: не в ладони же их тащить, и подавно не в кармане курточки – такие пачкучие.

В стороне слышатся хорошо знакомые голоса, и Ржавка, навострив уши, торопится прочь, тянет за собой Пенни:

– Старшакам поругаться надо…

В самом деле, Коваль частит что-то по-правски – ни слова внятного не разберёшь, а Штырь отвечает медленно и глухо. Межняков слух вылавливает человеческие слова: «нельзя оставить» и «в зиму лягут». Наверняка о Последних спорят. Интересно, что ещё порешат.

– Ха, а чего это они на разных языках…

– Тиш-тиш, ррхи. Старшакам браниться – костлявым хорониться, – Ржавка ускоряет шаг. – было бы это дело наше, так они ругались бы при всех на слуху, а раз уж в лесочек отошли, то и нам ушки-то растопыривать не след.

Чёрт, как это оказывается неуютно – когда Штырь с Ковалем ссорятся. Черничная сладость и та будто блёкнет на языке. Разве старшаки не должны всегда держаться заодно и улаживать несогласия как-нибудь втихомолку? Ведь нельзя же им…

Чего именно «нельзя» – Пенелопина мысль дальше не идёт, но Ржавка, верно, что-то себе смекает и говорит успокаивающе:

– Подраться-то скорей всего не подерутся, а вот замиряться могут бешено. Идём, незачем их сбивать.

А трудно, наверное, бывает жить вожаками при полусотне зорких глаз да чутких ушей, когда у лёгкого твоего дома такие тонкие стены…

* * *

День проходит мирно, и за ним ещё один.

И хотя повседневные штырь-ковальские дела следуют своим чередом, Пенелопе всё чуется неотчётливая тоска и тревога.

«Будьте нашим праздником», – сказал Тис старшаку Последних.

Ни один праздник не длится вечно.

Даже самый унылый…

До чего всё-таки странно думать о том, что жуткий Чия годами выходит помладше большинства штырь-ковальских костлявых. Орчий возраст считается не по прожитому времени, а немного иначе. Пенни не постеснялась нарочно об этом выспросить. Ответы кажутся ей запутанными и сбивающими с толку, пока Дэй не раскладывает перед ней для примера несколько карт из колоды.

– Вот, смотри, на бумажных войсках объясню…

Так Пенни узнаёт, что здоровый орк обычно нарождается после полугода плясок «у нэннэ под печёнками», сразу зрячий, голодный и сердитый от всего происходящего. Растут же маляшки неодинаково, хотя и тянутся вовсю: к полному году, считая от зачина, одни уже дерутся, бегают и болбочут. Другие в том же возрасте только и горазды сидеть и разоряться, а умишка с ловкостью добирают чуть позже. Обычно считается, что первым от горхатовых щедрот отсыпано больше шакальей хитрости, тогда как вторым положено больше медвежьей мощи, но это не всегда бывает именно так. Кроме того, огромадное большинство орчанских маляшек растут ни так ни эдак, а серединка на половинку.

Годках о десяти, о тринадцати начинают выпадать короткие детские клычата, примерно тогда же следует и первое время-возле-правды. С первым выпавшим детским клыком орк из маляшек переходит в подлетки, получает святой нож-хорунш, пригодный ко всякой честной жизни и гибели, ковшик сладкой бражки или там хорошую понюшку духовитого хрыка, а если повезёт – то ещё и новые штаны не из самых обтёрханных обносков. Ну, так всегда велось раньше, при старых кланах. Таким образом десятилетний орчара, сплюнувший первый клык, будет считаться старше тринадцатилетней долговязой маляшки.

Полная же перемена клыков означает взрослость, будь тебе хоть пятнадцать на тот момент, хоть все двадцать лет: можно зажить своим домом; отправиться добывать собственную славу или смерть, что иногда одно и то же; всерьёз отомстить или быть убитым в поединке по праву мести (а не просто так из головотяпства), а то и вовсе уйти из клана на все четыре стороны, к примеру, полюбовно снюхавшись с каким-нибудь интересным чужаком.

– Вот так Чабха Булат среди нас когда-то младшим числился, а теперь – из самых взрослых, – объясняет Дэй.

Убитые враги, жарево жгучее, крепкое ремесло, рождённые или приёмные дети – всё это сильно добавляет орку взрослости поверх прожитых дней. Матёрые годы, кроме рубцов, морщин и знатных седых волос, добавляют иногда такой редкой красоты, как густой подшёрсток на загривке или возле крестца.

Но старшаки… старшаки всегда наполовину горхаты. И возраст у них вовсе