Писатели и стукачи - Владимир Алексеевич Колганов

Бухарин с Радеком, и многие другие гости будущего бала Сатаны, которых автор не счёл нужным представлять своим читателям. А вот в Николае Ивановиче, стараниями Наташи ставшем боровом, нетрудно разглядеть характерные черты Бухарина – и светлую бородку клинышком, и лысину, и наконец, неутолённую страсть к прекрасному и слабому полу:

– Душенька! – будя своими воплями заснувший сосновый лес, отвечала Наташа, – королева моя французская, ведь я и ему намазала лысину, и ему!

– Принцесса! – плаксиво проорал боров, галопом неся всадницу.

И всё-таки даже приведённых аргументов недостаточно, поскольку необходимо добровольное признание хотя бы одного участника бала сатаны – именно этого требует от следствия прокуратура.

И вот в главе, предшествующей описанию бала, находим фразу, с которой Коровьев обращается к Маргарите, даже не подозревая, как важны для нас произнесённые им слова:

«Бал будет пышный, не стану скрывать от вас этого. Мы увидим лиц, объем власти которых в свое время был чрезвычайно велик. Но, право, как подумаешь о том, насколько микроскопически малы их возможности по сравнению с возможностями того, в чьей свите я имею честь состоять, становится смешно и, даже я бы сказал, грустно».

Яснее и не скажешь: это же прямой намёк на Сталина! Кто станет сомневаться, что его возможности превышают даже то, на что имеют право руководящие чины НКВД, причём все вместе взятые. Надо бы ещё припомнить, как старательно Булгаков втолковывал своему приятелю, Ермолинскому: «У Воланда никаких прототипов нет. Очень прошу тебя, имей это в виду». Опасения Булгакова понятны – вот написал Мандельштам про кремлёвского горца – и что? Да прямиком отправился на нары. А тут всеми любимый вождь народов предстал в образе Сатаны – это же и вовсе переходит все границы! Если ещё учесть унижающее достоинство первого руководителя ЧК сравнение его с Коровьевым, то этот роман нельзя квалифицировать иначе, как подкоп под устои государства. Напомню, что прозвище Коровьева «fagot» с французского арго переводится как «каторжник». Поэтому в фигуре «тёмно-фиолетового рыцаря с мрачнейшим и никогда не улыбающимся лицом» весьма отчётливо видны черты Феликса Дзержинского, не один раз побывавшего на царской каторге. После допроса в ОГПУ в сентябре 1926 года отношение к этому учреждению Булгаков выразил характерным для себя образом, превратив рыцаря в злобного шута и преданного пособника Сатаны. Его отношение к чекистам ясно выражено и в едкой характеристике, которую Булгаков дал своим коллегам, завсегдатаям никитинских субботников: «Затхлая, советская, рабская рвань, с густой примесью евреев… агентура ГПУ».

Остался один не разгаданный секрет. Если в романе под чужим именами скрываются Эйдеман и Петерсон, то почему нет организатора «военно-фашистского заговора» Михаила Тухачевского? Неужели талантливый писатель так смог «закамуфлировать» это имя и фамилию, что даже очень прозорливый следователь не в состоянии ничего понять?

Впрочем, есть в романе кое-какие странные намёки, на первый взгляд никак не связанные с основным сюжетом. Вот, например, Воланд на балу обращается к барону Майгелю со следующими словами:

«Есть предположение, что это приведет вас к печальному концу не далее, чем через месяц».

Каков смысл этой фразы? Почему несчастье с Майгелем должно состояться только через месяц – не через год, и не через неделю, и не через два часа? То ли Булгаков здесь напутал, то ли так всё зашифровал, что сам чёрт ногу сломит, пытаясь разобраться в этой фразе.

Давайте-ка отмотаем на начало. События романа происходят где-то в середине мая 1937 года, а Тухачевский был расстрелян примерно через месяц, в ночь с 11 на 12 июня. Неужели тут и есть подсказка? Но согласитесь, что нет никакого другого объяснения этому многозначительному, убийственному указанию – «через месяц»!

Теперь наступает самый трудный момент – требуется подтвердить идентичность барона Майгеля и Михаила Тухачевского. На первый взгляд, ничего общего – Булгаков постарался скрыть от читателей эту связь, а мог хотя бы намекнуть, назвав барона Михаилом. Нет, это не годится – тут требуется иностранный аналог имени, под стать всем остальным. Вот Роберт и Рудольф – это имена, используемые и в Европе, и в России, а имя Жак нетрудно расшифровать как Яков. Но что же можно сделать с Михаилом? Барон Майкл – такого среди известных исторических персонажей вроде не было. Мигель? Только испанского гранда в романе не хватало! А что если попробовать произнести это имя по-английски – тогда с небольшой коррекцией получится тот самый Майгель. Если не майгелей, то майделей и майзелей и в отечестве, и за рубежом хватало. Ну а титул барона для маршала, сына потомственного дворянина, внука генерала – это же вполне естественно. Что же касается службы Майгеля в зрелищной комиссии в должности ознакомителя иностранцев с достопримечательностями столицы, это уж и вовсе просто – общеизвестна любовь Тухачевского к парадам, банкетам и торжественным приёмам, что давало ему возможность предстать в роли красного маршала перед шикарной публикой из иностранных посольств.

Последний аргумент в пользу этой версии содержится в словах хозяина бала сатаны: «А, милейший барон Майгель, – приветливо улыбаясь, обратился Воланд к гостю, у которого глаза вылезали на лоб…» Тут уже незачем гадать – у Тухачевского глаза были несколько навыкате, поскольку он страдал базедовой болезнью.

А дальше последовала казнь Майгеля-Тухачевского, причём за месяц до назначенного срока. Вроде бы это нестыковка. На самом же деле Булгаков дал понять, что с Тухачевским всё было решено ещё перед арестом, в мае, а то, что случилось позже – это лишь рутина, необходимые формальности.

Итак, допустим, что нашёлся следователь, который разобрался в том, что Булгаков пытался так старательно зашифровать в своём романе. Естественно, поразился наглости писателя, а после изложил свои выводы в докладной записке, направленной высокому начальству. Начальство, прочитав записку, застучало сапогами, грязно выругалось и побежало к Сталину, заготовив ордер на арест Булгакова.

А дальше возникает почти неразрешимая проблема. Дело даже не в отношении Сталина к писателям – без его ведома никого из них не смели трогать. Но тут ситуация особая, совсем не то, что с Мандельштамом или Бабелем. Спектакль по пьесе Булгакова «Дни Турбиных» показывали во МХАТе восемьсот раз, сам Сталин смотрел его полтора десятка раз, причём именно по его приказу запрет на постановку этой пьесы отменили. Только представьте, в какое положение вождь мог попасть, если бы автора столь популярной пьесы объявили антисоветчиком, или на худой конец – шпионом!

Пришлось сотрудникам НКВД поднапрячься, отыскивая нестандартное решение проблемы. И тут на глаза кому-то попалась информация, что отец Булгакова скончался от болезни почек. По мнению врачей, такая болезнь могла передаваться по наследству детям, а там