Бубновый валет - Фридрих Незнанский

— Вальдемар Янович! — наклонясь, крикнул ему в самое ухо Турецкий. Вальдемар Янович даже не вздрогнул. То ли в самом деле был глух, то ли проявлял недюжинную выдержку. — Вальдемар Янович! Мы хотели бы побеседовать о том времени, когда вы работали в НКВД. Львов, сорок четвертый год, помните? Бруно Шерман…

Турецкий был уверен, что в мутных глазах мелькнула тень узнавания. И вместе с ней — хитроватость. Имя Шермана явно что-то значило для старика, даже спустя столько лет. Но он не хотел выдавать, что именно.

— Вальдемар Янович! Мы вас ничем не обидим. Вы скажете, мы уйдем. Вы можете нам помочь… помочь искусству…

Альнис не шевелился. Не шевелился, с точки зрения Турецкого, демонстративно: ведь даже совершенно неподвижный человек способен двинуть бровью, моргнуть, кашлянуть. А бывший следователь только пристальнее уставился в потолок.

— Альнис!

Альнис проедал глазами потолок, испытывая гнусноватое торжество. Не следовало говорить ему: «Вы можете нам помочь». Вальдемар Янович наслаждался единственной властью, оставшейся у того, кому не повинуется даже тело. В состоянии помочь, а вот не поможет! Из принципа не поможет…

А вдруг это все игра воображения? Турецкому сделалось стыдно: «Что это я тут на больного старика наговариваю?»

— Сань, — прошептал Слава, — чего с него взять? Пойдем отсюда. Глухой человек, ну что поделаешь?

Это был грамотный ход, вопреки тому что Слава поступил так не из хитроумия, а по доброте душевной. Едва они повернулись, чтобы уйти, как услышали:

— Ш-ш-ш…

Бледный рот без единого зуба открылся. Онемевший от долгого бездействия язык беспомощно мотался между деснами, но Альнис сумел проартикулировать:

— Ш-шерма-ан…

«Скучно ему тут лежать, — подумал Турецкий. — Мы пришли — хоть какое-то развлечение. Мы уйдем — снова никаких развлечений не будет. Вот и заговорил».

Грязнов и Турецкий снова склонились над койкой. Но, как ни досадно, за исключением «Шерман», «сорок четвертый» и «сидел», ничего от него не услышали.

— Шерман умер во львовской тюрьме?

Воздевание глаз к потолку.

— Умер от побоев?

То же самое.

— Его расстреляли?

Альнис делает какие-то движения глазными яблоками наискосок. Проследив направление взгляда, Турецкий натыкается на дверь.

— Шерман сбежал?

Никакого эффекта. Очевидно, желанием Вальдемара Яновича было помурыжить их подольше. Ему явно нравилось, когда вокруг него что-то происходило.

— Марианна, — прошелестел Альнис. И сразу же, без перерыва: — Сейчас устал. Приходите. Скажу. Завтра…

То, что Альнис так разговорился, внушало надежду. Способ, которым он по капле цедил нужные сведения, подрубал надежду на корню.

— Помяни мое слово, Саша, — вознегодовал Слава, едва они вышли за дверь, хотя Альнис превосходно мог их услышать, — ничего он нам не скажет. Давай бросим эту ерунду и займемся наконец картинами.

— Погоди, Слава… Нет, ты иди, иди, а я тебя догоню. — И Турецкий поспешил туда, где шла, повиливая крутыми бедрами, та самая медсестричка в халате на голое тело, неся прикрытый целлофаном лоток. Поспешил особой мужской суперменистой походкой, на вид неторопливой, но не позволяющей намеченной жертве уйти. Слава не раз наблюдал у Турецкого эту походку и все хотел спросить: он использует ее нарочно или непреднамеренно? Но каждый раз забывал или стеснялся…

Идти Грязнову без Турецкого все равно было некуда, и он дожидался его на первом этаже, в стандартном холле со стеклянными стенами, от скуки пересчитывая людей с особыми приметами. Похоже, в этом скорбном месте водились только обитатели с особыми приметами, за исключением, конечно, персонала. Когда счет перевалил за сотню, по лестнице к Грязнову снизошел Турецкий в сопровождении медсестры, которая заливалась мелодичным смехом. Послав на прощание воздушный поцелуй, медсестра отправилась назад на свой этаж.

— Быстро это ты, — не скрыл иронии Грязнов.

— Быстрота и натиск — девиз мушкетеров, — отбил претензии Турецкий. — Учись, Слава, как заставить неопытную девушку нарушить клятву Гиппократа и рассказать кое-что интересное об одном больном.

В рекордно короткий срок Турецкий выяснил, что Руслана (таким экзотичным, хотя и очень распространенным среди каменец-подольских девушек, именем звали медсестру) Альниса не любила. И причиной были не язвы и пролежни, покрывающие все его тело и осложняющие уход: это ее профессиональный долг. Нет, бывшего следователя НКВД Руслана боялась. На первый взгляд смешно: бояться неподвижного старика! Но что-то заставляло девушку подозревать, что он не так уж неподвижен, как прикидывается. Не раз, внезапно входя, она заставала его сдвинувшимся к краю кровати. А иногда, стоило ей отвернуться, готовя какую-нибудь процедуру или вытирая пыль с тумбочки, он начинал невнятно и страшно сыпать ругательствами, но едва она поворачивалась, немедленно прекращал, так что она начинала гадать, действительно ли он это говорил или полупьяные, полубезумные выкрики донеслись с улицы, на которую выходили окна палаты. Руслана уж молчит о других мелочах: например, о том, что, когда она подкладывает ему судно, Альнис способен безрезультатно лежать на нем часами, а едва судно вынимают, как он тут же пачкает простыни и с тихим торжеством заставляет ее за ним убирать.

Еще Руслана подсмотрела, что он иногда засовывает руку под подушку и часами лежит с блаженным видом. Там он прячет какую-то коробочку. Когда перестилают постель, ее замечают. Однажды санитарка хотела ее забрать, так Альнис громко завопил, замычал, и она немедленно вернула коробочку на место. В каменец-подольском доме престарелых персонал хороший, не воры какие-нибудь.

— Предполагаешь использовать данные? — спросил Слава.

— Завтра посмотрим.

— Кстати, а чем ты так рассмешил Руслану?

— Я ей всего лишь сказал: «Файна дивчина, я добрый мужчина».

— Ты думаешь, это по-украински?

— Вряд ли. Главное, что сработало.

Тиха была украинская ночь, когда Турецкий и Грязнов шли в гостиницу, чтобы найти место ночлега. Гостиница называлась, конечно же, «Старая крепость».

— Слушай, чего они так носятся с этой крепостью? — недоумевал Грязнов.

— Так больше похвастаться нечем. А об этой крепости был детский роман Беляева. Так и назывался.

— Это какого Беляева: который про Ихтиандра писал?

— Нет, другого. Не фантаста, а чекиста. Страшная чушь, но я в детстве читал с увлечением. Отчасти из-за него решил в милицию пойти…

«А также верил в советскую власть», — подумал Турецкий. И тут же перед глазами встал обломок карательных органов советской власти на вонючей койке под белой простыней. Сейчас, на расстоянии, Альнис вызывал только жалость. Вспомнилась чья-то мысль: карать человека за преступление, совершенное много лет назад, бессмысленно, потому что того человека, который совершил преступление, давно нет. Люди меняются… Но внезапно вспомнился взгляд беспомощного старика, который наслаждался своей миниатюрной властью. Нет, неправда, с возрастом люди не меняются. По крайней мере, не все.