Хранитель равновесия. Проклятая невеста - Дана Арнаутова

– Что услышал, – сказал чародей, и усмешка стекла с его лица, сменившись самым обычным выражением смертельной усталости. – Мыться. Спать. Можешь поесть, если хочешь. А я пойду прогуляюсь. Вернусь – лягу у себя в мастерской. Так что не беспокойся за свою добродетель, – добавил он ядовито.

– Я и не…

– А когда начнешь думать головой, а не тем местом, за чью неприкосновенность опасаешься, – ровно продолжил Раэн, – вспомни, что я говорил о человеческих чувствах. Я их ощущаю, как обычные люди – запахи и вкусы. И поверь, мало найдется мерзости хуже, чем смрад любовных утех по принуждению. Если бы я это сделал, то сам захлебнулся бы твоим отвращением. Хотя некоторым нравится… Но я не любитель помоев.

Больше не сказав ни слова, он вышел, и спустя несколько ударов сердца Халид услышал, как скрипнула калитка. Погулять, значит… И даже меча не взял. А если какой-нибудь незадачливый грабитель решит поживиться, обобрав беззащитного на вид юношу, гуляющего глухой ночью по Харузе, то… сам виноват.

Он сел на кровать и согнулся, поставив локти на колени и уткнув лицо в ладони. Сейчас, если бы все удалось, он мог бы уже быть свободен! Или мертв… Или еще что похуже. Да какая разница! Внутри что-то рвалось по-живому, с болью и кровью, вкус которой Халид чувствовал во рту. А нет, это он просто губу прикусил. И уж точно это не Узы, которые теперь будут день от дня становиться прочнее. От этой простой мысли хотелось сползти на пол, достать нож и воткнуть его себе в горло. В сердце – это слишком сложно, а вот в горло – легко. Но жить хотелось больше. И поэтому он сидел, обдумывая все сказанное и чувствуя, как рвутся нити его судьбы, тянущиеся из прежней жизни, такой простой и понятной.

* * *

Горячая подушка неприятно липла к щеке, и Наргис, немного вынырнув из глубокого сонного забытья, повернулась на другой бок, туда, где шелковая наволочка хранила хотя бы тень прохлады. Потянулась, позволяя тонкому покрывалу соскользнуть с плеч, глубже вдохнула душный воздух опочивальни и подумала, что зря перестала ставить на ночь в спальне служанок с опахалом, как это было заведено при матушке и отце. Когда случилось это… страшное, что до сих пор даже в мыслях трудно было назвать, и она потеряла самых дорогих людей, было невыносимо думать, что кто-то чужой услышит ее рыдания, а плакала Наргис тогда часто.

Потом горе не ушло, как обещали сочувствующие домочадцы, но заползло куда-то глубоко, притаилось, разжав когтистые лапы на сердце, позволяя вздохнуть свободнее. Иногда она все равно просыпалась в слезах, помня, как жестокое милосердие сна вернуло ее в то время, когда все было хорошо, но это случалось все реже и реже. А как было бы хорошо, овевай ее сейчас легкий нежный ветерок от широкого опахала! Вот совсем как тот, что едва заметно гладит ее волосы… гладит… волосы…

Мгновенно проснувшись от ледяного ужаса, Наргис не шевельнулась, замерев, будто рядом с ней лежала ядовитая змея. Дыхание перехватило, но она заставила себя сделать такой же ровный глубокий вдох, словно еще спит, и прислушалась. Ни один посторонний звук не нарушал тишину спальни, но теперь она чувствовала спиной жар чужого присутствия. А еще – запах. Тонкие мужские благовония, не сладкие, как любил Надир, а горьковато-терпкие. Едва уловимые! Но испуганный зверь, проснувшийся в ней, обострившимся чутьем слышал их совершенно отчетливо.

Наргис заставила себя сделать еще один вдох, а потом еще и еще. Только бы не спрыгнуть с постели, крича от ужаса! Нет, можно попробовать, конечно, но если спугнуть неизвестного, она снова ничего о нем не узнает. Боги, как же страшно… Она сглотнула, пытаясь успокоиться и понимая, что еще немного – и не выдержит. Почему-то сегодня она не оцепенела, как в прошлый раз, тело прекрасно слушалось.

Кинжал! Он так и лежит под подушкой. Вот бы дотянуться…

– Твое сердце стучит, как у испуганной птички, – шепнул прямо в ухо насмешливый голос, и Наргис замерла, не успев шевельнуться. – Ты пробудилась, желанная моя.

Он не спрашивал, а утверждал, и Наргис почувствовала себя обнаженной, хотя между нею и незнакомцем была ткань покрывала и ночной рубашки. Жаль, что все это – тонкое, шелковое, не скрывающее линий тела!

– Кто ты? – сказала она, стараясь, чтобы голос не дрогнул. – Почему позоришь меня таким обращением?

– Позорю? – весело удивился незваный и ненавистный гость. – Ну что ты, мой изумруд. Разве это позор, если невеста позволит жениху, что изнывает от страсти, маленькую вольность?

И он снова провел ладонью по ее волосам, уже не стараясь сделать прикосновение невесомым и незаметным. Наргис стиснула зубы, и ее сердце не затрепыхалось птичкой, а сорвалось вскачь, грохоча, будто конские копыта по каменной мостовой.

– Ты мне не жених! – выдохнула она, радуясь, что гнев уничтожил страх. – Ты не просил моей руки! Тот, кто хочет стать мужем, не приходит вором в ночи и не крадет ласки.

– Как достойно это звучит, нарцисс моего сердца, – шепнул он, склонившись, и Наргис почувствовала шеей жаркое дыхание. – Поистине я сделал верный выбор. Ты будешь прекрасной женой и матерью моих детей. Верной и добродетельной.

«Ни за что на свете!» – хотела крикнуть Наргис, но последние капли осторожности, еще не смытые злостью, подсказали, что не стоит быть слишком дерзкой. Нужно узнать, кто он. Это будет единственным оружием, на которое она может рассчитывать.

– Женой? – переспросила она как можно холоднее. – Тогда покинь мою постель. Если сейчас ты не щадишь мое целомудрие, как я поверю твоим брачным клятвам? Я даже не знаю, кто ведет со мной речи о брачном союзе.

Пусть считает ее безмозглой девицей, способной расслышать лишь вожделенное слово «невеста». Пусть! Лишь бы ответил.

Чуть повернувшись, словно в слабой попытке уклониться от наглых пальцев, перебирающих ее заплетенные на ночь волосы, она теснее прижалась грудью к постели и скользнула рукой под подушку. Кинжала не было! Но… он должен там быть… Наргис сглотнула вставший в горле ком, из последних сил не позволяя себе расплакаться от беспомощности.

– Ты давно знаешь мое имя, нарцисс моего сердца, – сказал с той же тяжелой спокойной уверенностью ее мучитель. – Ты шептала его в жарких девичьих снах и называла открыто при свете дня. Ты клялась в любви… Правда, не мне, а моему отражению. Но зеркало, в котором оно живет, легко разбить, и тогда останусь лишь я. А тебе, изумруд мой, придется заслужить прощение за эту измену. О, не бойся, я буду великодушен и позволю тебе это. А потом сделаю самой счастливой женщиной под солнцем, луной и звездами. Не бойся позора, мой золотой нарцисс! Все, что происходит сейчас, прикроется брачным покрывалом в самом скором времени. Ты будешь моей, и нас ждет разделенная страсть и ее утоление…

Голос его становился все ниже и мягче. Он проникал в уши Наргис и гладил ее кожу, будто перчатка из самой шелковистой замши, обволакивал, как теплое покрывало дождливым зимним вечером, и слышалась в нем пряная сладость и едва уловимая горечь. Его хотелось пить, дышать им, заворачиваться в него и позволить что угодно, лишь бы не прекращались ни осторожные умелые прикосновения, ни ласкающие звуки…