Пленник - Кэрин Монк

Алисе потребовался почти час, чтобы управиться с платьем, Женевьевы – пуговицы, крючки, корсет, кринолин, нижняя юбка, – но Хейдон справился гораздо быстрее; минуту спустя Женевьева лежала рядом с ним обнаженная. Улыбнувшись ему, она чуть приподнялась, вытащила шпильки из волос, и сложная прическа рухнула ей на плечи каскадом блестящих волн. Затем она склонилась над ним и, обвивая руками его шею, прижалась губами к его губам. Отвечая на ее поцелуй, Хейдон вдруг почувствовал, что она начала осторожно отстраняться от него. Прошло еще несколько секунд, и Женевьева, резко приподнявшись, тут же уселась на него верхом. Упершись ладонями ему в грудь, она с громким стоном отдалась восхитительному экстазу, захватившему их обоих, как только он вошел в нее.

Глядя на Женевьеву, Хейдон восхищался ее красотой, а ее чувственность побуждала его двигаться все быстрее. Он хотел бы навеки соединиться с ней, хотел бы засыпать в ее объятиях, зная, что утром она по-прежнему будет рядом. Их жизнь состояла бы из долгих упоительных дней и страстных ночей. Он одел бы ее в красивые платья и осыпал бы драгоценностями не потому, что ее природной красоте нужны эти побрякушки, а потому что она слишком долго ставила свои интересы на последнее место; она носила линялые платья с обтрепанным подолом, а драгоценности, которые у нее когда-то были, продала, чтобы содержать дом и кормить детей.

Заметив блеснувшее на пальце Женевьевы обручальное кольцо, которое он подарил ей сегодня, Хейдон подумал, что этого явно недостаточно. Она заслуживала гораздо более дороге и красивые драгоценности, но, к сожалению, сейчас он не мог подарить ей ничего, кроме этого кольца. Да, не мог, потому что в данный момент он не маркиз Редмонд, а сбежавший из тюрьмы убийца, которого разыскивали власти. У него не было ничего – только эти украденные у судьбы мгновения…

Внезапно Женевьева вскрикнула и со стоном рухнула в его объятия. И почти в тот же миг из груди Хейдона тоже вырвался стон, и он затих, прижимая к груди тяжело дышащую Женевьеву.

Несколько минут спустя он уложил ее рядом с собой и осторожно убрал с ее лица пряди волос.

– Женевьева, я не могу от тебя уйти, – проговорил он хриплым шепотом. – Во всяком случае, не сегодня.

В ее глазах блеснули слезы. Потом слезы серебристыми каплями покатились по щекам.

– Хейдон, тебя поймают, – проговорила она дрожащим голосом. – Поймают и повесят. Я этого не переживу.

Он погладил ее по волосам.

– Если мне суждено быть повешенным, то уж лучше я проведу последние часы своей жизни в твоих объятиях. А если мне повезет и я останусь жить, то должен убедиться, что ты добралась домой. К тому же я очень хочу попрощаться с детьми. Если же я уйду, не сказав им ни слова… – Хейдон нахмурился и добавил: – Слишком много было таких, кто уходил от этих детей, бросая их на произвол судьбы.

– Я им все объясню. Они не будут думать, что их предали.

Хейдон покачал головой:

– Нет.

В глазах его появились боль и страдание, и Женевьева вдруг тихо сказала:

– Расскажи мне, Хейдон. Пожалуйста, расскажи…

Он отвернулся от нее и стал разглядывать трещины на потолке. Огонь в камине потух, в комнате становилось все холоднее. Женевьева уже подумала, что Хейдон так и будет молчать, но он вдруг заговорил:

– У меня была дочь. Я ее оставил, и она убила себя.

Он думал, что Женевьева посмотрит на него с ужасом. Что она откатится от него, завернется в одеяло и спрыгнет с кровати. А потом накинется на него с вопросами – был ли он женат, когда родился ребенок, как он мог быть таким жестоким? Он, конечно, это заслужил; именно такой реакции следует ждать от женщины, которая посвятила жизнь спасению детей, среди которых только один ребенок имел с ней кровную связь.

Но она лежала с ним рядом, молча обдумывая услышанное. Потом положила голову ему на плечо и попросила:

– Расскажи, что произошло.

В ее голосе не было осуждения, и это привело его в замешательство. Она не поняла, что он сказал? Или она считала, что иначе нельзя, что в жизни иногда приходится поступать жестоко?

Женевьева молча ждала объяснений, по-детски доверчиво прижимаясь щекой к его плечу. Но ведь если она узнает правду, то она его возненавидит. Придет в ужас от того, что он, Хейдон, такой трусливый, такой эгоистичный мерзавец. И конечно же, пожалеет о том, что помогла ему. «Ты заслужил ее презрение», – сказал он себе. Может, ее презрение облегчит ему уход. В его чувствах к ней ничего не изменится, но у нее пропадет вся нежность по отношению к нему, пропадет уважение. Мысль о том, что Женевьева его возненавидит, пронзила его до глубины души, но Хейдон понимал: после всего, что она для него сделала, она должна узнать правду. Глядя в потолок он заговорил:

– Я не должен был стать маркизом Редмондом. Эта сомнительная честь принадлежала моему старшему брату Эдварду. Его всегда баловали и говорили, что он достигнет великих вершин, а меня обычно игнорировали и позволяли делать все, что мне хотелось. Эдвард же, откровенно говоря, был очень расчетлив и осторожен, как и подобает будущему маркизу. Когда же он унаследовал титул и стал управлять семейным имуществом, я получил неплохое месячное содержание, но при этом ни за что не отвечал…

– Хейдон тяжело вздохнул и вновь заговорил:

– Я предавался пьянству, играл и постоянно менял любовниц. Одной из моих женщин была графиня Ботуэлл. Она вышла замуж в восемнадцать лет, а к двадцати годам муж ей нестерпимо надоел. Наша связь продолжалась несколько недель, я был не первым и не последним из ее любовников. Но вскоре она обнаружила, что беременна, очень расстроилась и заявила, что ребенок может быть только от меня.

Женевьева молчала, по-прежнему прижимаясь к нему.

– Но не было и речи о том, чтобы Кассандра ушла от мужа ко мне. Она могла презирать Винсента, но ее вполне устраивало положение в обществе, которое он ей обеспечивал. А я со своим месячным содержанием ничего не мог бы ей дать. Мне в то время было двадцать девять лет, и я не был готов взвалить на себя такое бремя, как жена и ребенок, зачатый по пьяной неосторожности. И мы с Кассандрой решили, что она немедленно ляжет в постель с Винсентом, а потом скажет ему о ребенке, и они с мужем вместе буду его растить. В то время это казалось наилучшим решением. Кассандра родила девочку, и ее назвали Эммалиной. От сплетников я слышал, что Винсент, который поначалу хотел мальчика, обожал свою дочку. Больше всего этому удивлялась Кассандра, которая находила материнство скучным и утомительным, хотя никогда сама не занималась ребенком – Винсент нанял для Эммалины самых лучших нянек.

– Ты ездил посмотреть на нее?

Хейдон покачал головой:

– Наш роман с Кассандрой закончился, а после всех трудностей с беременностью и родами она не хотела меня видеть. Она долго не могла зачать и уже решила, что бесплодна, а когда оказалось, что это не так, была очень разочарована.