Таинственный спаситель - Элизабет Хойт

Он стоял перед особняком Изабель, глядя на окна в задней части дома и гадая, за которыми из них ее спальня. Странно, что ноги сами привели его сюда. Она не из его мира. Она не предложит ему чай с тостами перед камином, как какая-нибудь хозяйка дома в Сент-Джайлсе. Не почувствует зияющую пропасть нищеты, коей является Сент-Джайлс, или той нужды, что побуждает его пытаться ее заполнить. А может, и почувствует. Изабель оказалась куда более сложной женщиной, чем он вначале думал.

Как бы там ни было, различия не имеют значения, когда то, что притягивает их друг к другу, старо как мир. Она выпустила на волю зверя, пробудила в нем чувства, тогда как он жил в холодном, неподвижном мире. Никакая другая женщина никогда не делала этого. И никакая другая не сделает. Теперь она для него единственная. Быть может, он должен ей это показать.

Пока он так стоял, небесные хляби разверзлись, и дождь полил не на шутку. Уинтер поднял лицо, давая дождю смыть прочь сомнения и неудачи сегодняшней ночи. Давая дождю очистить его.

В окне первого этажа замерцал свет. Было уже далеко за полночь. Возможно, какая-нибудь служанка прибирается. Или лакей тайком прикладывается к бутылке бренди. А может, Изабель не спится.

Как бы там ни было, скоро он все узнает.

«Истинная Любовь долго и основательно обдумывала слова колдуньи. Затем распустила свои длинные золотистые волосы и, отделив несколько прядей, начала сплетать их в тонкую косу. И при этом думала обо всех тех часах, что знала арлекина, обо всех минутах, что тосковала по нему, обо всех бесконечных секундах, что любила его…»

Из легенды об арлекине, Призраке Сент-Джайлса

Это просто глупо.

Изабель невидящим взглядом окидывала обширную библиотеку Эдмунда. Ее покойный супруг чрезвычайно гордился своим безумно дорогим собранием книг, хотя едва ли сам читал какие-то из них. И все же в такие ночи, как эта, когда сон упрямо не шел, книги были для нее источником утешения.

Она вздохнула и взяла с полки небольшую книжицу эротической поэзии. Она была довольно банальной — поэт казался чересчур довольным собственным остроумием, — но, быть может, как раз это и навеет на нее сон. Она уже приняла горячую ванну и послала за теплым молоком и бокалом вина. Никаких иных средств уснуть больше не осталось.

Изабель устроилась в глубоком кожаном кресле перед незажженным камином, подобрала под себя ноги и поплотнее закуталась в плед. Без огня в комнате было прохладно, но она пробудет здесь не настолько долго, чтобы стоило его разводить.

Она открыла книгу, повернулась к свету свечи и начала читать. Должно быть, поэзия сделала свое дело, ибо когда она в следующий раз подняла глаза, то подумала, что ей снится сон.

Он стоял всего в нескольких шагах от нее по-прежнему в полном облачении Призрака Сент-Джайлса.

Сердце ее подпрыгнуло от наивной радости. До сих пор она гадала, не было ли происшедшее для него всего лишь физической разрядкой. Облегчением. Вроде как хорошенько наесться, после того как здорово проголодался. Ты доволен и счастлив, но едва ли потом будешь об этом думать.

Но вот он пришел к ней снова. По крайней мере, она для него не возможность утолить плотский голод.

— С тебя капает на мой ковер, — сказала она.

Он медленно снял маску.

— Тебе нужны новые запоры.

Она вскинула брови и закрыла книгу.

— Они у меня не такие старые.

— Да, но… — Он стащил и шелковую маску и бросил ее на ковер. — Они скорее декоративные, чем полезные.

Она смотрела, как он снимает шляпу.

— Это объясняет, как ты здесь оказался?

— Частично. — Он расстегнул портупею и осторожно положил ее на пол перед камином. — Я влез бы все равно, какими бы крепкими ни были твои замки, но это не должно было оказаться так легко.

Он начал расстегивать тунику.

— Может, у меня просто нечего запирать, — проговорила она в некотором смятении.

Он бросил на нее искрящийся взгляд из-под сдвинутых бровей.

— У тебя есть ты.

Как приятно. Почему его простые слова значат куда больше той цветистой лести, которую она слышала в последнее время?

Изабель закусила губу.

— Что ты здесь делаешь?

Он снял тунику, но не удосужился поднять глаза, садясь, чтобы стащить сапоги.

— Я хочу, чтобы ты показала мне.

— Что?

Теперь он посмотрел на нее, с одним сапогом в руках, и взгляд его проник прямо ей в душу.

— Все.

Она сглотнула, ибо живот у нее подвело от этого единственного слова.

— А с чего ты решил, что я заинтересована в том, чтобы учить тебя?

Он застыл, и его внезапная и полная недвижимость заставила ее сердце биться быстрее, словно перед ней был хищник, готовящийся к прыжку.

— Я слишком навязчив?

Она облизала пересохшие губы.

— Нет.

— Не дразни, Изабель. — Он взялся за второй сапог.

С минуту она наблюдала, как Уинтер стягивает с ноги сапог, потом расстегивает рубашку.

— Зачем ты это делаешь?

Он пожал плечами и стащил рубашку через голову, вновь обнажив свой восхитительно мускулистый торс.

— Всем на них наплевать.

— На кого?

— На бедняков, на детей Сент-Джайлса. — Он замолчал, положив руки на ширинку бриджей, и взглянул на нее. Изабель увидела у него в глазах гневный огонь. — На поиски убийцы одного аристократа отправили целый полк солдат, а до того, что дети дюжинами умирают каждый месяц, никому и дела нет.

Она склонила голову набок, понимая, что должна тщательно взвешивать свои слова.

— Роджер Фрейзер-Бернсби был хорошим человеком.

Уинтер кивнул.

— Но даже если бы он бил слуг, совращал девиц и не заботился о своих престарелых родителях, за его убийцей все равно охотились бы так же свирепо.

— Это правда. — Гнев его сейчас был острее. Что-то случилось после того, как он покинул ее карету. — Что конкретно ты хочешь от общества?

— Чтобы не оставалось равнодушным. — Уинтер закончил расстегивать бриджи и снял их, оставшись в одних подштанниках. — Я хочу, чтобы общество заботилось о бедном ребенке так же, как заботится о благородном джентльмене. Хочу, чтобы общество заботилось о том, чтобы каждый ребенок был сыт, одет и у каждого был дом. Хочу, чтобы оно поняло, что дальше так продолжаться не может.

— Ты ведешь революционные речи.

— А если и так? — Его руки сжались в кулаки. — Быть может, нам нужна еще одна революция — на этот раз из-за нищеты, а не религии. Я устал спасать осиротевших и брошенных детей. Я больше не хочу всю ночь выхаживать ребенка, а поутру видеть, как он умирает, больше никогда не хочу хоронить ни одного ребенка, не хочу искать брошенных детей, только чтоб найти… — Он вдруг захлебнулся словами и отвел глаза.