Лестничная площадка - Яна Дубинянская

Президент — или бывший Президент, да какое, собственно, это имело здесь значение… просто гость. Гость отряхнул с костюма несколько приставших к нему темно-желтых и светло-коричневых листьев, пригладил рукой коротко стриженные немногочисленные волосы и пошел здороваться с хозяином.

Человек рубил дрова. Увлеченно, даже азартно, почти творчески. Устанавливал маленький деревянный цилиндр точно посередине большого, возле темной монолитной колоды — так, что получалось что-то вроде языческого жертвенника. Потом примеривался сверкающим на солнце топором, коротко бил — и вспыхивал улыбкой каждый раз, когда в стороны разлетались яркие на расколе половинки. Он не складывал сразу дрова, и они россыпью лежали вокруг, как солнечные лучики на детских рисунках. Хозяин нагибался за следующим чурбаном, которых осталось не так уж много, — и он чуть ли не переламывался пополам своей узкой угловатой фигурой. Похожий на Дон Кихота. И еще на Авраама Линкольна.

Гость остановился рядом. Просто остановился, ничего не говоря, не здороваясь. Не так уж это легко — подойти, кашлянуть, протянуть руку, профессионально не опуская глаз, широко, тоже профессионально, улыбнуться. Сколько лет не виделись, ты совсем не изменился, старина. Неплохо ты устроился, как я вижу. А помнишь…

Нелегко. Даже если тебя перенесло сюда действительно сильное материальное чувство. Тем более, если это чувство вины.

Хозяин не замечал гостя. Хозяин рубил дрова, и этого было вполне достаточно, чтобы заполнить доверху данные минуты его жизни. Придется, видимо, подождать, пока небольшая уже поленница у его ног не исчезнет, пока высокая фигура один раз не переломится вхолостую, а затем выпрямится и классически проведет по лбу тыльной стороной ладони. Ну и пусть. Они оба уже прождали значительно дольше…

Около самых глаз вдруг замельтешила с жужжанием огромная черная муха, гость инстинктивно зажмурился и несколько раз суетливо взмахнул рукой. Муха сделала в воздухе вираж и перелетела к хозяину, она была вовсе не черная, а неоново-синяя, блестящая на солнце. Дон Кихот-Линкольн, как раз замахнувшийся топором над жертвенной пирамидой, опустил длинную правую руку. Невооруженной левой он прогнал насекомое с густой посеребренной бороды, шумно вздохнул и обернулся.

Секунда — просто удивление. Ползут вверх лохматые треугольные брови.

Секунда — это долго. Успеваешь о слишком многом подумать.

Если бы не он, а ты. То есть, если бы тогда — не ты, а он. Он принимал бы поздравления, пожимал руки, вспоминал пятиминутный экспромт победителя, заготовленный на всякий случай еще в самом начале гонки. А ты пробирался бы по стенке к выходу, стараясь быть как можно незаметнее, хотя кому оно надо — замечать какого-то аутсайдера. И ты, именно ты твердил бы про себя: а зато… Зато я остался честным, я не шел на сделки с совестью, я не предавал друзей, мне сейчас, может быть, гораздо легче, чем ему… И черта с два верил бы самому себе. А потом…

—Чарли?! Это ты?!!

Разлапистые брови все еще стояли двускатной крышей домика — а яркие серые глаза под ними уже смеялись, сверкали, искрились, разбегаясь лучиками загорелых морщин. Из зарослей бороды блеснули крупные, ровные, совершенно лошадиные зубы, и гость невольно, по старой привычке тела содрогнулся, увидев, что на его плечо стремительно опускается огромная дружеская пятерня. Да, старина, ты совсем не изменился…

— Стивен…

А если бы ты? То есть, если бы это он сейчас…

— Каким ветром, старик? — голос у Стивена был все такой же мощный, раскатистый, созданный для публичных выступлений без микрофона. — Отпуск? А мы-то тебя жалели, раньше ведь — помнишь? — президенты весь отпуск просиживали в летней резиденции и по тридцать встреч проводили за две недели, это только официальных! Я всегда говорил, что ты реформируешь всю систему, уж я-то тебя знаю как облупленного. Иначе ты б туда и не полез. Мы тут, кстати, на выборах такую кампанию за тебя развели, ты лично мне четырьмя голосами обязан, и еще пятнадцатью жене… Масштабы!

И, выбросив вперед жилистую руку, он словно ножкой огромного циркуля описал широкий полукруг. Сильный, уверенный, победительный жест. Одним этим жестом Стивен мог бы повести за собой миллионы избирателей — миллионы, которые никогда не почувствовали бы себя обманутыми. Человек, сотворенный для власти, настоящей, действительно масштабной…

Отсюда, с холма, частокол был просто невысокой зубчатой полоской, и вид на окрестности раскрывался на много километров вокруг. Ярко-синяя петля реки — а все остальное окрашено в теплые цвета осени, от лимонно-желтого до густо-бурого. Косые в перспективе квадраты полей, неровные пестрые пятна лесов, на том берегу реки — темно-зеленая полоса хвойного бора. И на первый взгляд ни одного строения, ни одного признака присутствия живого цивилизованного человека… Впрочем, приглядевшись повнимательнее, Чарлз все-таки разглядел что-то похожее на остроконечную двускатную крышу среди кирпично-багряных деревьев. И еще два невысоких приземистых домика совсем далеко, за рекой…

— Красивые тут места, Стивен, — сказал он. Хозяин засветился широчайшей лошадиной улыбкой, такой яркой, зажигательной, трибунной. И вслед за гостем сам описал взглядом обширную панораму вдоль горизонта — просто не мог лишний раз отказать себе в удовольствии, которое, в сущности, мог получать и получал в больших количествах каждый день. Утвердительно кивнул живописной гривистой головой.

— Да, места будь здоров. И людей мало: вон там живут Хиггинсы, во-он — старик Гольдштамм, а фермы Эбенизера отсюда и не видать. Есть, правда, еще поселок — двадцать пять километров на север, жена туда каждый день ездит, она в школе преподает. — Стивен снова тепло улыбнулся, сузив серые глаза. — Видел бы ты, какой она тогда, перед выборами, плакат повесила в твою поддержку! Сама рисовала, с фотографии. Так что ты вышел слегка помоложе, но, в общем…

Перед выборами! Чарлз криво усмехнулся — два года, две вечности назад. Он уже и забыл… да пожалуй, он слишком быстро проникся мыслью, что всю жизнь был Президентом. Здесь, на безлюдных холмах, время идет гораздо медленнее. Стивен.

Если бы не ты, а он. Если бы он не получил подножки в самом начале, если бы стремительно покатился в гору, если бы не замечал мимолетные годы в промежутках между предвыборными гонками, если бы фотографировался для плакатов на фоне национального флага… Во всяком случае, фотографу не приходилось бы, поругиваясь сквозь зубы, устанавливать штатив так, чтобы камера глядела на главу державы немножко снизу. И вся разница?

А кто знает, может, и вся. Может, и он рано или поздно пришел бы к позорному краху в виде пьяного бандита в собственной спальне и осторожных журналистских формулировок на экране телевизора. Или в какой-то другой форме… не все ли равно. Может, и он бы теперь, по прошествии стольких лет, боялся бы поднять глаза на давно все простившего и потому неизмеримо более сильного и уверенного друга…

Чарлз сделал над собой усилие и все-таки поднял взгляд. Стивен стоял нерушимо, как статуя, высокий и прямой, гордо вскинув бородатый подбородок. И улыбался чуть мечтательно, как если бы действительно — он, а не…