Жнецы страданий - Екатерина Казакова

Колдун с каменным лицом выслушал Главу. Да уж, отмерил наказаньице. Ну а что ж теперь? Нэд всегда с выдумкой был.

– Ихтор… – Смотритель оборотился к целителю, который внимал ему с кротким смирением. – Чего рожу такую скроил, будто от баб зарок дал? Заруби себе на носу: до голодника чтобы на глаза мне не попадался даже. Как ты смолоду себе на уме был, так и остался. Все исподтишка. А чтобы от скуки не помереть, займись, вон, южной кладовой. По весне обозы поедут, а у вас там сам Встрешник ногу сломит.

Донатос с сожалением посмотрел на лекаря. Будет теперь целый месяц перебирать да описывать горшки с мазями, склянки с притирками и мешки с травами.

Впрочем, крефф лекарей безропотно выслушал приговор. Лишь спросил:

– Могу я взять себе помощника?

– Обойдешься.

Обережник вздохнул. При мысли о том, что он будет сидеть один в царстве сушеницы, взваров и зелий, вдыхать запах трав и думать о ней, захотелось взвыть. Глава и подумать не мог, насколько жестокое наказание отмерил креффу. А может, перестать терзаться? Сколько еще таких девок будет, Хранители только знают, а сердце, сердце глупое хоть и встрепенулось, но все одно – понемногу затихнет. Нечего ему вздрагивать и болеть. Прошло и прошло.

Тем временем Глава собрался было уже идти, и тут увидел за спиной целителя растерянно переминающуюся Лесану. Девушка приплелась в Цитадель самой последней и теперь терпеливо ждала, когда гнев старшего обрушится и на ее взмокшую под жаркой шапкой голову.

– А, девка! Вот про тебя-то я и забыл! Тебя, голуба, остается только выдрать так, чтобы на всю жизнь запомнила, как ослушиваться! Второго Клесха я тут не потерплю!

– Опомнись, Нэд, – вдруг промолвил Донатос. – Чего теперь на девке-то вымещаться?

Выученица вскинула глаза на колдуна. Зачем еще вздумал заступаться? Не к добру он решил милость свою явить, ой не к добру. Злость с Лесаны сошла, как шелуха, и девушке вдруг стало страшно. Лишь теперь поняла она, что напала в лесу не на выуча. Это тебе не Фебра по земле валять. Руку на креффа подняла. Да не просто подняла, а едва дух не вышибла. И не просто на креффа. На Донатоса, который один был страшнее всех, вместе взятых.

С пониманием этого шевельнулся в душе страх, упругим комком свернулся в животе – тяжелый, обжигающий. Потому что вспомнила Лесана, что она – всего лишь послушница, беспомощная, беззащитная, а ворог ее лютый – наставник. И в его власти сделать жизнь ее до возвращения Клесха самой настоящей пыткой. Да и Клесх-то, когда вернется, порадуется ли такому обороту?

Колдун смотрел в лицо девушки и угадывал мысли, мелькающие в ее глазах. И от этого его собственные глаза вспыхивали торжеством и предвкушением… Хранители, не даст он ей теперь жизни!

– Вымещаться? – переспросил Глава, думая, что ослышался.

– А то нет? – ничуть не испугался Донатос. – Ну, засекут ее сейчас, и что? Разве только тебе легче станет. А ее сколько тут уже пороли? Первое, чему послушников учат, – боль терпеть. Девка давно к ней привыкла. Ну, выпорешь ты ее, раны целители заживят, да и только. Она ж знала, на что шла, и готова кару нести.

– Так то ежели заживят! – усмехнулся старший крефф.

– Ну а коли не заживят, почитай, месяц в горячке проваляется, – поддержал колдуна Ихтор.

Глава обвел мужчин тяжелым взглядом и вкрадчиво спросил:

– Не много ли вы, соколы мои, воли взяли? Может, вас за языки подвесить да тоже выпороть?

– Ну, спасибо, что хоть за языки, – усмехнулся Донатос. – Наказать девку надо, только она не первогодка, ее столбом уже не запугать.

– Значит, пока в каземат на хлеб и воду, а дальше разберемся, – спокойно ответил Нэд.

Лесана угрюмо побрела в сторону подземелий. На душе было погано. Уж лучше бы смотритель сразу сказал, какая ее кара будет, чем теперь ждать, гадать да томиться. А Нэд, вместо скорой расправы, повесил на девушку куда более тяжкую кару – ожидание. Которое, как известно, иногда страшнее самой смерти.

– Лесанка! Лесанка!

Послушница открыла глаза и с удивлением прислушалась к черной тишине. Ей показалось, будто она задремала, и этот громкий шепот был всего лишь отголоском сна. Вот только задремлешь тут, пожалуй, в таком холодище.

Девушка сидела, сжавшись в комочек на деревянном топчане, прикрытом только прелой соломой.

В каземате было темно и холодно. Так холодно, как бывает только под землей. Зябкая дрожь пробирала до костей, и, хотя узница зарылась в солому, согреться не получалось. Холод тянулся от стен, забирался под рубаху, прилипал к коже, заставляя ее покрываться мурашками. Даже зубы и те уже отстукивали дробь. Кожух и шапку у девушки отобрали, и теперь она с тоской вспоминала, как тепло ей было в зимнем лесу, когда несли хоронить Айлишу, как валил пар от распахнутой одежи, от горячего тела.

Продрогшая послушница пыталась двигаться, но в маленькой клетушке было не развернуться. Девушка не придумала ничего лучшего, как начать яростно отжиматься от осклизлой стены, и после этого, правда, на короткое время, согрелась. Вот только удержать тепло было нечем, и очень скоро выступивший на теле пот впитался в одежду. Стало только хуже. И теперь она сидела голодная, замерзшая, трясущаяся от озноба и проклинала на чем свет стоит и Главу, и Донатоса, и Ихтора. Упыри проклятые. Их бы сюда.

– Лесанка, дура, ты там сдохла, что ль?

Тьфу ты, не поблазнилось.

Девушка спустилась с топчана и на ощупь приблизилась к решетке.

– Тут я.

– А че молчишь-то? Долго я здесь орать буду? – все тем же громким шепотом спросила темнота.

Впрочем, несмотря на кромешный мрак, голос Вьюда узнать было нетрудно.

– Чего тебе? Посмеяться пришел? – буркнула девушка.

– Больно надо мне задницей своей рисковать, чтобы над такой дурищей посмеяться. Чести много. Держи вот…

И через прутья решетки просунулось что-то мягкое.

– Да бери! Вот же дура записная! Долго я тут стоять буду?

Девушка нащупала угол теплого войлока и потянула его на себя.

– Соломой потом присыпь, чтоб не нашли, – наставлял Вьюд со своей стороны. – Заберем, как случай выдастся. Я его в Северной башне в сундуке нашел. Правда, мошкой трачен и воняет дерьмом мышиным, но и такой за радость. Околела, поди?

– Околела.

– То-то я гляжу, не отзываешься даже.

Узница торопливо куталась. Войлок и впрямь пах не то мышами, не то прелью.

– На, вот еще, – зашептал парень. – Да руку-то дай, не вижу тебя, дуру.

Лесана просунула свободную руку сквозь решетку, Вьюд нащупал ее пальцы и вложил в них деревянную ложку.

– Хлебай давай. Горшок не пролезет. Через решетку хлебай. Погоди… Хлеб держи.

Не веря своему счастью, Лесана просунула руку сквозь решетку, зачерпнула в горшке и принялась, как могла быстро, запихивать в себя чуть теплые, но густые и наваристые щи.